Ивонн Линдсей - Брачная сделка
– Занята, – коротко ответила она. И это было правдой. На нее свалилось невероятно много работы. Стажер неумышленно перепутал важные данные ее последнего исследования. И она все утро вносила в журнал исправления.
– Рад видеть, что ты по-прежнему принимаешь всерьез свои обязанности. Остается еще одно дельце.
Губы Бертона брезгливо сжались. Она смотрела на него, отказываясь говорить о «дельце» в таком тоне. Да, она знала, что Бертон вряд ли обрадуется чужому ребенку, но ум и сердце противились мысли о том, что он способен так холодно расправиться с ребенком, который сейчас рос в ней.
– Ты будешь рада узнать, что я сумел записать тебя в частную клинику на послезавтра. Это дает тебе десять дней до свадьбы на выздоровление.
– В среду? Так скоро? – выпалила она.
– С такими вещами тянуть нельзя, – прошипел он, забыв о притворном дружелюбии. – Утром я заеду за тобой и отвезу в клинику.
Несомненно, чтобы убедиться, что она не сбежит по дороге. Девушка кивнула, показав, что слышала.
– Это все, – бросил Бертон, поворачиваясь к окну так, словно больше она не имеет для него никакого значения, особенно теперь, когда он высказал свои пожелания.
В субботу он сказал, что не хочет, чтобы что-то портило ее совершенство. Эта фраза все время звучала в ее голове. Неужели это все, что она значит для Бертона? Воплощение его идеи совершенства? Вещь, которой можно восхищаться и выставлять напоказ? Она искренне считала, что, хотя не любит его, все же можно как-то сделать их брак счастливым. Не верь она этому с самого начала, никогда бы не согласилась выйти за него. Но теперь это казалось все менее возможным. И как, спрашивается, ей высвободиться из этой кошмарной ловушки? У него все козыри, и он не задумается пустить их в ход, чтобы наказать ее, если она ослушается.
Она вошла к себе и плотно прикрыла дверь, прежде чем рухнуть на кресло и тупо уставиться на цифры, светящиеся на экране. Да. Она могла сказать Рейфу… должна сказать Рейфу о ребенке. И точно знала, что и ее, и ребенка немедленно примут в лоно семьи. Но что будет с ее родителями? С ее карьерой? Если она не подчинится Бертону, спасет себя, но уничтожит все остальное, что имело для нее значение в этом мире. И что, спрашивается, ей делать?
В среду утром Шанал проснулась с жутким чувством потери. Она почти не спала и совсем ослабела, но все-таки готовилась к поездке в клинику. Бертон будет здесь в любой момент, и медлить нельзя. Ей очень не хотелось умываться, одеваться и собирать вещи, и оттого она делала это механически, стараясь не думать о цели поездки и надеясь уехать до того, как встанут родители. Ей не хотелось видеть их до всей процедуры. У нее не хватило мужества все им рассказать: о беременности, об аборте, потому что это только усугубит в отце чувство вины, которое он и без того носил, как тяжелое ярмо на шее. Лучше им ничего об этом не знать.
Свет фар машины Бертона, свернувшей на подъездную дорожку, заставил ее выбежать на крыльцо.
– Все готово? – спросил он, когда она села в его БМВ.
Она кивнула, потеряв дар речи. Все это неправильно, так неправильно!
Он протянул руку и похлопал ее по колену.
– Не волнуйся, Шанал. Все будет хорошо, как только это закончится.
Будет ли? Она останется связанной с человеком, который, как выяснилось, на редкость жесток и безжалостен. Человеком, который живет только для себя, не думая о других. Человеком, который шантажом заставил ее остаться с ним. Рейф предостерегал ее, но она не слушала, не понимала, о чем он говорит. А теперь из-за этого будет загублена невинная жизнь. Скольким людям причинил зло Бертон в погоне за совершенством? Шанал всегда восхищалась тем, что он ни разу не отступил от своих стандартов. Мало того, гордилась, что работает на человека, который добивается только самого лучшего. Именно так она сама работала всю жизнь. Всегда поднимала планку выше, всегда старалась, чтобы у нее были самые отличные оценки, чтобы результаты исследований были неоспоримы. Между ними не такая большая разница, верно?
Но была в характере Бертона грань, которую Шанал отказывалась понимать. Раньше она считала, что это признак его стремления к совершенству, но теперь это казалось ей стремлением к превосходству.
В пути оба молчали. Бертон проводил ее в приемный покой и перед уходом нагнулся, чтобы поцеловать в щеку.
– Позвони, когда все закончится. И я вернусь за тобой. Ты все правильно делаешь. Наша совместная жизнь будет идеальной. Поверь мне.
Идеальной? Она проглотила горечь, подступившую к горлу. Идеальными были те неспешные дни на плавучем домике на реке Муррей. Идеальной была страстная ночь в объятиях Рейфа Мастерза.
Ее глаза затуманились непролитыми слезами, когда она повернулась, чтобы сообщить свои данные медсестре в приемном покое. Она чувствовала, что в отсутствие Бертона стало легче дышать.
Сестра была участливой и деловитой. Она немедленно провела Шанал в комнату, где пациентке предстояло надеть больничную сорочку, и объяснила, что будет дальше. После нескольких несложных анализов, осмотра и УЗИ ей предстоит стать третьей в очереди на аборт. Сама процедура будет короткой, но потом придется два часа лежать под наблюдением, после чего она может ехать домой и отдыхать.
Только когда привезли аппарат УЗИ, и Шанал обнажила живот, отчетливо поняла, что не сможет пройти через это. Хотя сейчас ее дитя было всего лишь скоплением клеток размером с ягоду ежевики, но это ее дитя, и она все яснее понимала, что хочет его всем сердцем.
– Нет! – воскликнула она, отталкивая руку специалиста. – Я не сделаю этого. Я сохраню ребенка!
– Уверены, мисс Пит? Очень многие пациентки колеблются в таких случаях, – сочувственно заметила сестра.
– Я никогда не была уверена сильнее! – ответила она и, сев, стерла с живота гель больничной сорочкой. – Я возвращаюсь домой и сохраню ребенка!
Когда такси остановилось на подъездной дорожке, Шанал чувствовала только облегчение. Она объяснится с Бертоном позже. Прежде всего нужно сказать маме с папой о ребенке.
Когда она вошла, родители сидели за кухонным столом.
– Ты рано вернулась с работы, pyaari beti.[1] У тебя все в порядке.
Шанал улыбнулась нежным словам матери. Хотя та приехала в Австралию тридцать лет назад и успела привыкнуть и приспособиться к здешней жизни, все же в душе оставалась индианкой и часто вставляла в разговор странную смесь хинди и английского, так что люди озадаченно на нее смотрели.
– Мне нужно поговорить с вами обоими. У вас есть время?
Она села за стол и взяла чашку с чаем, который автоматически налила мать.
– Что… нам… еще… делать? – спросил отец, запинаясь. – Мы… всегда… здесь… для… тебя. Что… случилось?
