Алана Инош - Взмахом кисти
Что означали её загадочные слова? Художница не стала переспрашивать, просто позволила им лечь в сердце – точно так же, как мотылёк сел ей на ладонь. Она обвела вокруг себя взглядом. Симпатичная, уютная девчоночья комната – в светлых тонах, с одной полукруглой стеной, тремя окнами. Изголовье кровати было вмонтировано в невысокий шкаф с полками. Книги, диски, музыкальный центр, фотографии в рамках, мягкие игрушки, статуэтки ангелов и котят – всё это находилось рядом с кроватью и легко доставалось с неё. А в инвалидном кресле сидел большой плюшевый медведь.
Розовые мотыльки упивались болью и, медленно кружась, опускались на ковёр. Зато Художница не плакала.
«Позови маму с папой», – попросила Арина.
Пол гостиной был весь усыпан мёртвыми мотыльками, но множество живых ещё порхало вокруг застывшей в пышном белом кресле дамы. Они безбоязненно садились на её пальцы, шевеля крылышками, а она улыбалась. Константин Сергеевич открыл окна, чтобы выпустить их, но оттуда только залетали новые и новые мотыльки.
– Пойдёмте, Ариша вас зовёт, – сказала Художница.
В окружении порхающего розового облачка родители поднялись в комнату девушки. Мать присела на край постели, отец остался стоять.
– Я хочу съездить в гости к Оле, – объявила Арина, устремив на обоих ласковый взгляд.
***
Она почти ничего не весила: Художница легко вынула её из инвалидного кресла и носила по дорожкам сада на руках. Поднеся её к вишне, улыбнулась:
– Угощайся.
Отягощённые ягодами ветки сами клонились к рукам Арины, и она с восторгом рвала и ела их, стреляя косточками. В её глазах плясали счастливые искорки, и мать, глядя из-под яблони, улыбалась дрожащими губами. Константин Сергеевич, заложив руки в карманы, делал вид, что изучает капусту. На солнце его голова сверкала, как шар для боулинга.
Малинник скрыл их от взглядов родителей. Арина рвала мягкие спелые ягодки губами, осторожно поднося ветки к своему лицу, а потом набрала полную пригоршню и взглядом попросила Художницу вынести её из колючих зарослей.
– Мам, попробуй! Малина такая чудесная! – И Арина протянула матери горсть ягод.
Та приняла их в свои холеные руки с алым маникюром. Розовые мотыльки отдыхали на широких полях её шляпы, перед тем как выпить убийственный глоток слёз и упасть на землю.
В доме был накрыт великолепный стол. Венчал его большой круглый пирог с малиной – седой от сахарной пудры, с целыми ягодками в блестящем сиропе, накрытыми решёточкой из тонких полосок теста. Прекрасная хозяйка, окутанная волнистым плащом волос, с приветливой улыбкой пригласила:
– Прошу всех к столу!
Её голову украшал живой венок из васильков и ромашек, росший из глубины шевелюры. То там, то сям из-под золотистой пряди возникал розовый мотылёк и принимался кружиться над столом.
– Изумительно, – сказала мать, попробовав пирог.
– Вы такая светлая и прекрасная, – просияла улыбкой Арина, обращаясь к Надин.
Та склонилась над ней и поцеловала в лоб, а потом поставила перед ней тарелочку с куском пирога.
Это было похоже на прекрасный, но грустный сон. Художница подобрала капельку малинового сиропа с края тарелки и предложила мотыльку, в то время как другие крылатые создания облепили ложку с кусочком пирога, которую держала Арина. Мать попыталась отгонять лишних лакомок, но девушка сказала:
– Не надо, мам. Пусть кушают. Благодаря им я дышу свободно.
Надувная лодка уже ждала у берега озера. Арину усадили на корме прямо на дно, обложив подушками и свёрнутыми одеялами, ноги прикрыли шерстяным пледом и брезентом. В руки ей Надин дала тарелку с добавкой – ещё одним куском пирога, очень понравившегося девушке. Мать с тревогой наблюдала за отправкой, придерживая рукой шляпу, а отец, отмахнувшись от толкущихся у его лица розовых мотыльков, вдруг решил нарвать букет луговых цветов. Грести Художница толком не умела, и на вёсла сел водитель Константина Сергеевича – Вова.
Щурясь от солнечного блеска воды, Арина отламывала ложечкой пирог и подолгу, с наслаждением держала каждый кусочек во рту. Иногда она угощала Художницу, поднося ложку к её губам. Над тёплым и мягким гнездом из подушек и одеял виднелись только плечи Арины и её голова в белой панамке. И ещё тонкие, как стебельки цветов, руки.
Они разговаривали без слов, обмениваясь огромными, длинными и содержательными посланиями – бликами на воде, колыханием камыша, ветром. Писали друг другу письма крыльями птиц в небе, чертили на облаках маршруты совместных походов. Один день вмещал в себя все упущенные годы, спрессовывая их до минут и наполняя ими душу. Сняв бейсболку, Художница подставляла голову под ладошку сестры, которая со смехом гладила её ёжик.
Всё хорошее рано или поздно кончается. Когда лодка причалила, Арина выглядела немного усталой и поникшей; на встревоженный взгляд Художницы она ответила рассеянной улыбкой и обвила слабыми, тёплыми руками её плечи, когда та выносила её на берег. Мать, нюхавшая полевой букет, сразу заметила непорядок, захлопотала, стала совать ей градусник под мышку, измерять давление и пульс, давать таблетки: с собой в сумке у неё была целая аптека.
– Мам, да всё нормально, – морщилась Арина. – Просто очень насыщенный впечатлениями день. Вот и устала чуть-чуть…
У Надин был с собой термос с чаем – или, судя по целебно-терпкому, летнему аромату, неким удивительным травяным сбором, а также корзинка с черносмородиновым печеньем. В один момент на траве раскинулась белая скатерть (у Художницы сразу возникли ассоциации с самобранкой), и все, включая водителя Вову, были приглашены на чай. После нескольких глотков Арина заметно повеселела. Ей не хотелось уезжать, и она стала упрашивать родителей оставить её ночевать.
– Нет, нет, это невозможно, – заупрямилась мать. – А если ты плохо себя почувствуешь – так, что придётся вызывать скорую? Дома у тебя хотя бы медсестра, а здесь…
– А здесь всё будет хорошо, никакие врачи не понадобятся, – с ласковой улыбкой заверила её Надин. – Пусть сестрёнки пообщаются, а утром приедете за ней.
Мать ещё долго сомневалась, не решаясь оставить Арину одну, даже хотела сама заночевать с ней здесь, но Константин Сергеевич закончил её колебания:
– Кристина, ладно тебе. Не трясись над ней, ничего не случится.
