Лесси Скарелл - Замки на песке
— Действительно, — улыбнулась Сигурни, присаживаясь на диван.
Магнус сел рядом и, по-прежнему пребывая в задумчивости, положил руку ей на плечо.
— О чем ты думаешь? — спросила Сигурни, любуясь его профилем, который, пожалуй, действительно был достоин того, чтобы принадлежать какому-нибудь герцогу или ярлу.
— Я думаю о том, что Бог безжалостен к людям, но справедлив. Вот мои предки, например. Да, они были герцогами, жили в замках и в подчинении у них ходили тысячи людей. Тем не менее они тоже любили, страдали и умирали. Совершали подлости или проявляли великодушие. — Магнус посмотрел Сигурни в глаза. — А ты о чем думаешь?
— А я думаю, что однажды сделала ужасную ошибку. Знаешь какую? — спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Я не заметила тебя, не разглядела в тебе благородного герцога, который справедливо и нежно правил бы моим сердцем. Я прошла мимо своего счастья. А ведь ты, возможно, был назначен мне судьбой. По крайней мере, я сейчас чувствую что-то такое… я чувствую…
Она не договорила, задохнувшись от избытка эмоций. Сняв руку Магнуса со своего плеча, Сигурни потянула ее вниз, желая, чтобы сначала ее груди коснулись эти умелые, чуткие пальцы учителя и конструктора, а потом его широкая ладонь целиком обхватила ее и ласково, горячо сжала.
Магнус поцеловал Сигурни в губы, вложив в этот поцелуй всю свою страсть. Потом отстранился на мгновение, чтобы взглянуть в ее лазурные глаза и понять — хорошо ли ей с ним, и снова притянул к себе. Он целовал свою возлюбленную, свою дорогую Сигурни, лаская руками ее спину, грудь, бедра. Вечное смущение, неуклюжесть и нескладность Магнуса вдруг исчезли. Он бережно уложил Сигурни на спину и, расстегивая пуговицы на ее блузке, вполголоса ласково приговаривал:
— Первая пуговка, вторая пуговка, третья… о, какой вид! Путнику открылись чудесные холмы, которые он так давно мечтал посетить!
Сигурни засмеялась, откинув голову, и вся без остатка отдалась ласкам Магнуса.
18
«Вчера в Беринге, в известной художественной галерее, принадлежащей господину Якову Гроссону, прошла выставка, посвященная творчеству Альфа Эвенсона. Конечно же, этот человек не нуждается в представлении. Кто не знает Великого Рисовальщика Комиксов? Но в ипостаси серьезного художника его не знает никто! Вернее будет сказать — вряд ли его кто помнит.
Несколько лет назад, когда господин Эвенсон являлся студентом Университета Тронхейма, проходила ежегодная выставка-ярмарка картин выпускников этого самого Университета. Там, на одном из многочисленных стендов, можно было увидеть несколько работ никому не известного, но подающего надежды талантливого юноши — Альфа Эвенсона. Настоящий фурор произвела тогда его картина «Египетские узоры». Эти яркие, сочные цвета, размашистые линии, черный мягкий контур. И самое главное — та юношеская непосредственность и «ни на что не похожесть» заставили многих критиков обратить на него внимание. Господину Эвенсону пророчили великое будущее и память в веках…»
У Альфа от волнения дрожали руки и нервно тикал глаз, когда первые посетители переступили порог художественной галереи Гроссона.
Да ладно, не только от волнения, — проскрипел противный голосок. — Вспомни, когда последний раз ты просыпался трезвым?
— Тише, — шикнул на него Альф.
— Что? Ты что-то сказал? — Улав обернулся к нему.
— Нет, нет, я просто немного волнуюсь, вот и все.
Улав ободряюще улыбнулся ему и прошел в главную залу. Там висел «Портрет Сигурни». Он любил эту работу Альфа и мог часами любоваться ею.
«…единственной картиной, вызывающей положительные отзывы, является «Портрет Сигурни». На ней изображена юная, красивая девушка, лежащая на алом диване и прикрытая опять же алым полупрозрачным шелком. Тело Сигурни изображено мягкими контурами, которые так поразили критиков в «Египетских узорах». Невероятно удачно подобран тон золотистой охры, что создает впечатление, будто солнце сквозь окно напустило солнечных зайчиков. И, конечно же, внимание на себя обращают глаза девушки. Даже теряешься, когда пытаешься описать их цвет. Аквамариновый? Сапфировый? Небесный? Нежный и вместе с тем пронзительный взгляд этих глаз направлен куда-то вдаль. И чувствуется в них некий рок… Кстати, девушка, изображенная на этой картине, стала женой господина Эвенсона…»
Альф ждал, что придет Сигурни или хотя бы Фройдис. Он хотел, чтобы они стали свидетелями его сегодняшнего триумфа. И поняли, кого они лишились. Каждый раз, когда дверь галереи открывалась, он вздрагивал и смотрел на лица входящих. И каждый раз это были не Сигурни и не Фройдис.
Пришли его преподаватели из университета Тронхейма; пришли его бывшие однокурсники; пришли давно забытые знакомые; пришла Агнесс. А Сигурни и Фройдис все не было…
«…Что же касается остальных картин господина Эвенсона, то… нельзя сказать, что они удивили чем-то новым, чем-то необычным. Напротив, они лишь вызвали ассоциацию с работами великого экспрессиониста Эдварда Мунка. Возьмем, например, «Мадонну» того и другого. «Мадонна» Мунка буквально дышит страстью. Вспомните ее слегка откинутую назад голову, черные, в беспорядке разметавшиеся волосы, ее обнаженное тело! И красный (!) нимб! Этот красный нимб над черноволосой головой словно развенчивает ее святость, невинность, но в то же время мы осознаем, что она — Мадонна! Может быть, даже Мадонна поневоле, не оставившая на земле свои страсти и чувства. Грешная Мадонна!
Картина же Альфа Эвенсона не вызывает того доверия, какое вызывает Эдвард Мунк. Его «Мадонна» изображена в тех же красках, с таким же нимбом и с закинутой за голову рукой. Но никакого ощущения святости. Это просто падшая женщина, а красный нимб — лишь еще один акцент на том, что ее уже нельзя спасти… Жалкое подобие Эдварду Мунку, жалкое и неудавшееся…
Где непосредственность? Где авторское «я»? Где суть? Где то, чем некогда так восхищались критики, глядя на сочные «Египетские узоры»?..»
Альф, никем не замеченный, сидел в углу галереи. Он все еще ждал, когда они придут, хотя понял, что это бесполезно. Они снова выиграли! Унизили, оскорбили его в день триумфа. Испортили все!
Альф зло наблюдал как Агнесс, одна из них, ходит от картины к картине, под руку с Улавом. Она что-то говорит ему, и они смеются.
Альф снова пил. Сидел в своем углу и незаметно прикладывался к плоской металлической фляге со своим любимым коньяком.
Смеются… Причем многие достаточно громко. Кто-то просто улыбается. Они все насмехаются над ним. Только над ним.
