Галина Гилевская - Обжигающая страсть
Сегодняшний визит Петра, это явление тени прошлого, призрака из давно прошедших дней, окончательно выбило Лолиту из седла, слизало последние остатки ее душевного спокойствия и равновесия.
Амельянюка она не любила никогда.
Они познакомились почти сразу после ее возвращения из Парижа на одной из авангардистских тусовок, где было множество лохматых художников, длинных и худых поэтов, спившихся натурщиц, каких-то пришибленных рокеров и десятка два действительно стоящих чего-то, в прямом и переносном смыслах, молодых людей. Золотая молодежь, дети состоятельных родителей, которые научились делать деньги лучше, чем их предки, твердо усвоившие здоровый образ жизни и принцип «карьера превыше всего», к которым не без основания относила себя и сама Паркс, создавали эти тусовки как самый престижный вид развлечения. Для них эти волосатые и эпатажные личности были чем-то вроде оригинальных зверюшек за решетками зоопарка. Упомянутые два десятка человек и содержали, собственно, всю компанию, с удовольствием вкладывая деньги в чувство осознания того, что все вокруг понимают, кто за них платит.
Они сидели обычно в глубине зала за сдвинутыми вместе столиками и беседовали на обалденно интересные для них темы, как то: ставки таможенных налогов и цена лондонской биржи на кофе производства весны минувшего года, качество косметики «Буржуа» и недостатки букета «Метаксы», сравнение проходимости «Фронтеры» и «Террано» и т. д. и т. п.
Они попивали «Абсолют», «Джони Уолкер» и «Фрешенет», выбрав один из этих напитков на весь вечер, и с неподдельным интересом рассматривали «своих» экзальтированных гостей, смешивавших водку с пивом и запивавших «ершика» портвейном.
Они веселились от души, слушая песенки, которые в иной ситуации не могли вызвать ничего, кроме отвращения, и рассматривая «картины» этих «великих художников», лучшую из которых вряд ли взяли бы даже на конкурс детских рисунков.
Впрочем, как теперь понимала Лолита, было бы несправедливо выносить приговор всей тусовке огулом. Среди этих непризнанных дарований попадались, и нередко, действительно яркие личности. Но странно — чем талантливее и интереснее был человек, тем более скромно и тем более по-человечески он выглядел!
К сожалению, тогда Лолита еще не успела уловить этой закономерности и под воздействием недавнего расставания с Монмартром и его художниками обратила внимание именно на него, на Петра.
Длинный, волосатый и бородатый, потрепанный и потертый, он создавал впечатление человека не от мира сего. Он был похож на парня, с головой ушедшего в искусство, и, как позже убедилась Лолита, это действительно была лучшая роль в его жизни.
Наверное, она чем-то тоже приглянулась Амельянюку, потому как очень скоро оказалась приглашенной им на танец. Он сильно и бесцеремонно прижимал ее к себе, утверждал, что никогда еще не встречал женщину, подобную ей, которая бы возбуждала его так сильно… «Да, нет-нет, не бойтесь, я имею в виду потенцию творческую!..» — вспомнила она его тогдашнюю пошловатую шуточку.
Он пообещал ей нарисовать сотню ее портретов, пока ему не удастся самым достойным образом передать цвет ее глаз и блеск волос. И совсем уж счастьем для него стала бы возможность перенести на холст ее запах, запах прекрасной женщины…
Он все шептал и шептал ей что-то на ухо, прижимая ее к своей груди, как вдруг — Лолита даже сейчас содрогнулась от отвращения — как вдруг кто-то из этих недоносков-рокеров самым наглым образом тисканул ее за ягодицу, приложившись на всю ширину своей ладони. От неожиданности она тогда вскрикнула и резко обернулась, уставившись на пьяно смеющуюся морду наглеца.
Амельянюк тут же разжал объятия, подошел вплотную к тому рокеру и, ни слова не говоря, носком ботинка (а ботинки были «горные», на толстой ребристой подошве) сильно ударил его куда-то в область колена, а когда рокер взвыл от боли и ярости, прямым ударом в нос свалил парня с ног. У бедняги сразу пошла кровь, он вскочил, но тут же получил боковой удар в ухо и ногой — в живот. От боли и неожиданности рокер согнулся, и это движение стало его самой большой ошибкой — Амельянюк схватил его за волосы и стал неистово лупить коленом в лицо. Сколько раз он успел ударить и с какой силой — неизвестно, но когда их наконец растащили, парень был уже без сознания, а его черная майка и кожаная куртка сверкали в лучах цветомузыки мокрыми пятнами крови.
Лолита нервно хрустнула костяшками пальцев, вспоминая, с каким участием и чувством благодарности бросилась она тогда к Амельянюку, как пыталась своим платком забинтовать его разбитые костяшки пальцев на правой руке, как лепетала слова признательности и наконец услышала в ответ самое тривиальное: «Наибольшим утешением мне, мадам, может стать лишь известие о том, что вы не покинете меня одного в эту ночь».
Странно, но тогда она не обиделась и не оскорбилась. Конечно, остаться с ним в тот момент она даже и подумать не могла.
Но очень скоро события повернулись так, что она стала принадлежать Амельянюку безраздельно, и даже перебралась в конуру, которую он за копейки снимал у какой-то бабушки, и прожила там несколько месяцев. Вести Петра в свой дом, в дом Парксов, было делом абсолютно и категорически безнадежным.
За эти-то проклятые месяцы она и поняла, что он за человек.
Она увидела грубость и неотесанность.
Она увидела леность и убогость.
Она увидела похоть и пьянство.
Почему же она не бросила его сразу же, тем более, что никакие узы их не связывали? Наверное, многие женщины бьются над подобными вопросами, не находя сколько-нибудь логичных ответов. Ведь было и счастье, пусть, как кажется теперь, и призрачное, но счастье — нежность, ласка, забота, мужская теплота… Нужно, наверное, время, чтобы понять: все это возможно и с другим, но намного лучшим. Нужно, наверное, чтобы жажда счастья, присущая многим, если не всем, женщинам, была, наконец, побеждена реальностью, грубой прозой жизни.
Ощущение счастья подтачивалось изо дня в день, ослабевало и умирало, но все еще теплилось в душе Лолиты вплоть до того рокового дня, когда все тем же прямым ударом в лицо в нокаут была отправлена уже сама она, Лолита, заподозренная в какой-то там неверности. Она упала тогда, отлетев по скользкому полу ресторана метра на три, под взглядом множества глаз и услышала смех. И громче всех ржал именно он, Амельянюк.
В ту же секунду Лолита поняла, как сильно она ненавидит его, и, поднявшись и убедившись, что с лицом все более или менее в порядке, она забрала свою сумочку и ушла. Ушла совсем и навсегда, чтобы вычеркнуть его из памяти.
Забыть, к сожалению, оказалось не так легко, хотя она твердо знала, что никогда его не любила. Просто теперь Лолита его ненавидела. Ненавидела от всего сердца, и эту ненависть, сколь ни странным может это показаться, притупило только знакомство с Макаром, а погасила только связь со Степаном Николаевичем.
