Долли Нельсон - Живи и люби!
— Да, верно. Но сестры продолжали поощрять меня… много лет.
Наступила неловкая пауза. Казалось, Сигрид никак не могла решить, на что направить взгляд, — он перепархивал с предмета на предмет как бабочка, перелетающая с цветка на цветок.
— Как вы, наверно, догадываетесь, — наконец сказала она, — моими любимыми предметами были литература и иностранный язык. Точнее, испанский. Он такой поэтичный. К счастью для меня, сестры учились в Испании, так что испанский был у нас обязательным предметом. А вашим любимым предметом наверняка было естествознание.
— Да уж… — Тенгвальда удивила досада, прозвучавшая в его тоне. — Всю жизнь мечтал.
Судя по выражению лица Сигрид, эта реплика удивила ее не меньше, чем его самого.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила она.
Тенгвальд не знал, что ответить. Какого черта он ляпнул эту фразу?
— Вы не хотели стать ученым? — И тут Сигрид осенило. — Вы стали химиком благодаря отцу!
В ее тоне не было ни капли осуждения. Но почему у Тенгвальда возникло такое чувство, словно на него показали пальцем? Скорее всего, в этом виноваты угрызения совести.
— Я угадала? — Сигрид наклонилась к нему, положила руку на подлокотник кресла и еле слышно прошептала: — Вы хотели привлечь его внимание…
Тенгвальд чувствовал себя так, словно его лицо было мишенью, а Сигрид попала прямо в яблочко.
Подтверждать ее слова не требовалось. Интуиция помогла ей понять правду. Ее глаза потемнели от искреннего сочувствия.
— Ох, Тенгвальд, это просто поразительно! — Она вздохнула и откинулась на спинку кресла. — Взрослые оказали огромное влияние на наше детство. Монахини заставили меня дать клятву вырваться из Туресунна любой ценой и увидеть мир, о котором было написано в их книгах. А пример отца заставил вас выбрать профессию агрохимика. Вполне возможно, что никто из них не сознавал, как это скажется на нас. — Сигрид медленно покачала головой. — Во всяком случае, сестры-монахини об этом не подозревали.
— Мой отец тоже. — Тенгвальд снова удивился легкости, с которой он признавался ей в своих сокровенных тайнах. — До моих духовных запросов ему не было никакого дела.
Сочувствие, которое испытывала к нему Сигрид, стало еще сильнее.
— Мне очень жаль, что вы сердитесь, — сказала она Тенгвальду. — Неужели отцу и впрямь было не до вас? Может быть, он работал от зари до зари, стараясь обеспечить семью? Сделать так, чтобы у вас, сестры и матери было все необходимое?
— О да, добытчик он был замечательный. Но добывал все необходимое только для себя. Точнее, для своей работы. Создал для себя лабораторию. А вот дом, который он построил для семьи, был просто ужасным. Мать всю жизнь спала в комнате, площадь которой составляла девять квадратных метров. Денег у отца была куча, но он и гроша не дал на дом, которым она могла бы гордиться. Черт побери, ему было плевать на то, что у нас течет крыша! Сигрид, ему просто было наплевать на нас. На нас всех.
У Тенгвальда саднило внутри. Он сделал ошибку, открыв старый шкаф со скелетом. Но в красивой женщине, сидевшей рядом с ним под кроной огромного дуба, было что-то… что-то такое, от чего у мужчины развязывается язык. И заставляет забывать об осторожности.
— Но больше всего меня злит то, — продолжил он, — что я действительно пытался найти с ним общий язык. Только безуспешно.
— В самом деле?
— Я изучал его труды. Выбрал для себя поприще, которое позволяло реализовать его идеи. Продолжить его дело. Защитил докторскую диссертацию, собирался вернуться домой, чтобы подключиться к его работе… А что сделал он? Как вы думаете, что он сделал?
Сигрид пытливо смотрела на него.
— Его хватил удар. Прямо в лаборатории. Он умер, Сигрид. Умер и не дал мне возможности… — Тенгвальд осекся. Собственные мысли показались ему чудовищными.
Сигрид погладила его по щеке. Это прикосновение было нежным и бережным.
— Мне очень жаль, Тенгвальд.
Ее близость не просто утешала, но дарила блаженство… Он вздохнул и немного расслабился.
Она слегка сжала его руку.
— Очень жаль. Честное слово. Вы столько лет учились, а в конце концов выяснилось, что ваш выбор…
— Нет, нет, — перебил Тенгвальд. — Я не жалею о своем выборе. Я люблю свою работу. Меня всегда привлекала химия. И другие естественные науки. Генетика, биология, физиология растений… Просто я… ну… — Смущение помешало ему закончить фразу.
— Если вы довольны тем, как сложилась ваша жизнь, — пробормотала Сигрид, — то я не совсем понимаю, за что вы сердитесь на отца.
— Ох, Сигрид, простите меня! Я не собирался вываливать на вас свои неприятности.
— Ничего страшного. Вываливайте.
Она слегка улыбнулась, и Тенгвальд невольно улыбнулся ей в ответ.
Он сделал паузу, собираясь с мыслями. Ему хотелось, чтобы она поняла его тогдашнее состояние. Почему-то это казалось очень важным.
— Я всегда принимал близко к сердцу отцовское равнодушие, — нерешительно начал Тенгвальд.
Сигрид поморщилась, но он знал, что выбрал правильное слово.
— В детстве я думал, что чем-то не угодил ему. Не оправдал его ожиданий. Но это продолжалось недолго. Понимаете, отец был равнодушен не только ко мне, но и к сестре с матерью. Для него имела значение только его работа.
Тенгвальд сделал глубокий вдох, а потом с силой выдохнул.
— И тогда я решил, что единственный способ достучаться до него — это обратить на себя его внимание. Если понадобится, то силой.
От досады у него покраснело не только лицо, но и шея. Собственные слова повергли его в отчаяние.
— И вы сделали это, — продолжила Сигрид, — став видным специалистом в его области.
— Черт побери, почему это звучит так высокопарно?
— Тенгвальд, в том, что вы хотели обратить на себя внимание отца, нет ничего плохого. Наоборот, это делает вам честь.
— Но все годы напряженной учебы пошли коту под хвост, — пробормотал он. — Когда я был готов присоединиться к своему старику и найти с ним общий язык, он взял и протянул ноги…
— Не говорите так, Тенгвальд. На свете есть множество людей, которые с наслаждением… — ее голос дрогнул, — воспользовались бы той возможностью учиться, которая была у вас.
Что-то щелкнуло, в воздухе посыпались искры, и волосы Тенгвальда встали дыбом. В голосе Сигрид прозвучала подлинная страсть.
— Вы говорили, что вам нравится ваша работа, — напомнила она.
— Да. Я люблю ее.
— Значит, нельзя говорить, что все было ни к чему. Это несправедливо.
Тенгвальд смущенно кивнул. Внезапно у него заболело горло.
— Вы правы, — с трудом выдавил он.
