Кейт Хьюит - Не бойся быть моей
Муж нахмурился, лицо его потемнело.
– Я никогда бы не обошелся с тобой так.
– Но разве ты не понимаешь? – в отчаянии воскликнула она, сжимая руки в кулаки. – Я чужая здесь, я не смогу стать тебе женой, которую ты хочешь иметь.
– Позволь мне решать.
– Я не согласна на уступки…
– Линдсей, это просто слово, что ты к нему прицепилась.
Он поднялся и шагнул к ней.
– Я люблю тебя! Я полюбил тебя тогда в Нью-Йорке, тем снежным днем, что я чувствовал к тебе тогда, то, что чувствую сейчас, – это все правда. – Голос его задрожал. – И моей любви… нашей любви… будет достаточно для счастья. Я позабочусь об этом. Я не подведу тебя, я клянусь.
Он казался таким искренним, таким уверенным, и ей так хотелось ему верить. Неужели страх вновь помешает ее счастью?
– Линдсей, – снова заговорил Антониос, опускаясь перед ней на колени. – Доверься мне, прошу.
Довериться ему? Доверить свое счастье вместе со всеми страхами? Сердце и душу?
– Ты просишь о многом, Антониос, – прошептала она.
– Но я готов дать тебе еще больше, я обещаю.
Он крепче сжал ее руки.
Линдсей смотрела на этого гордого и пылкого мужчину у своих ног, умоляющего ее о согласии. Она едва могла говорить, но все же произнесла:
– Да.
В глазах его зажегся огонек надежды.
– Да?
– Да, Антониос, я постараюсь.
С сияющими глазами он притянул ее к себе, обнял и поцеловал так страстно, что казалось, никогда не остановится.
Глава 9
Когда губы их соприкоснулись, Антониос с удивлением подумал о том, что прошло много времени с тех пор, как он в последний раз целовал свою жену. Одним быстрым движением он снял с Линдсей серебристое платье, любуясь ее белоснежной в лунном свете кожей. Она глухо охнула.
– Антониос, – прошептала она, но он не дал ей договорить, снова закрыв рот поцелуем.
Руки его гладили ее тело, вспоминая каждый изгиб, и ощущение было изумительным. С самого первого момента, прикоснувшись к Линдсей, Антониос почувствовал, что они удивительно совместимы, идеально подходят друг другу, как две половинки одного целого. Сейчас это забытое впечатление ожило, и Линдсей, должно быть, ощутила нечто похожее, потому что прижалась к нему всем телом, страстно отвечая на его поцелуй, дрожа под его прикосновениями. Пальцы его ласкали ее самые потаенные места, и она склоняла голову ему на плечо в изнеможении, отчего ее локоны окутывали его серебристым сиянием.
– Ты меня любишь, – твердо произнес Антониос, и она слабо усмехнулась.
– Я ведь тебе уже это сказала.
– Скажи еще раз, – потребовал он, желая услышать снова эти ее слова, поверить в них.
– Я люблю тебя, – произнесла Линдсей, задыхаясь. – Я люблю тебя, Антониос.
И, оглушенный этим счастьем, он поцеловал ее опять. Антониос целовал ее, спускаясь все ниже, руки его обхватывали ее грудь, большие пальцы ласкали затвердевшие соски. Желание пульсировало в теле Линдсей, и она знала, что лишь он способен дать ей это наслаждение.
Сняв с него рубашку, она застонала от удовольствия, ощутив прикосновение его обнаженной груди. Дрожащими пальцами она расстегнула его брюки и стянула их с его бедер.
Антониос посадил ее к себе на колени, и она ощутила, как возбужденная плоть касается мягкой кожи между ее ног. Желание было таким сильным, что в голове не осталось ни одной рациональной мысли. Наконец он приподнял Линдсей и вошел в нее, отчего она хрипло выкрикнула его имя, обхватив его ногами. Так они и стояли – Антониос, привалившись спиной к фонтану, а она – на его коленях, обвивая его талию.
– Мы похожи на кривые Лиссажу, – пробормотала она, уткнувшись в его плечо, и Антониос посмотрел ей в глаза, улыбаясь.
– На что?
– На цифру восемь, лучше сказать, – объяснила Линдсей, указывая на их ноги: его, вытянутые вперед, и свои, обхватывающие его пояс. – Кривые Лиссажу – это график параметрического уравнения, которое описывает сложное гармоническое движение. И этот график похож на восьмерку.
– Сложное гармоническое движение, – задумчиво повторил Антониос, покачивая ее. – Звучит неплохо.
Линдсей рассмеялась и положила голову ему на плечо, вдыхая такой знакомый аромат его тела и чувствуя себя полностью удовлетворенной, физически и духовно. Наконец-то она снова ощутила эту полноту. И не осталось следа от ее сомнений и внутренних сопротивлений.
Антониос заглянул ей в лицо, и в его взгляде она прочла какую-то дикую решимость и восторг, но улыбка была нежной.
– Не жалеешь? – спросил он.
Линдсей улыбнулась в ответ:
– Нет. Может быть, задумываюсь порой, но не жалею.
– Все будет хорошо, Линдсей, я клянусь.
Антониос встал с постели и залюбовался Линдсей, лежащей на шелковых простынях, залитой лунным светом, в котором блестели ее волосы. Во сне лицо ее было расслабленным и счастливым, на губах играла улыбка, а рука была поднята к лицу.
Наслаждаясь зрелищем, он подумал, что теперь она по-настоящему его. Наконец-то.
Вчера вечером после секса они провели несколько счастливых часов за ужином, болтая легко и непринужденно обо всем на свете. Антониос не мог припомнить, чтобы нечто подобное происходило раньше, даже во время той недели в Нью-Йорке, когда каждый день становился открытием, и уж точно ничего такого просто не могло быть здесь, в Греции, когда их начало разделять молчание, переходившее в напряжение. Антониос мысленно пообещал себе сохранить то новое, что зарождается между ними.
В ярком голубом небе поднималось солнце, и ветви оливковых деревьев начинали блестеть в его свете. Ему хотелось разбудить Линдсей перед тем, как уйти на работу, но пора было собираться. Через пару часов состоится совещание, на котором ему предстоит выдержать разговор с Леонидасом.
При одной мысли о брате все в нем сжалось: и вот уже десять лет он живет с этим бременем, пытаясь увести семейный бизнес от краха и сохранить тайну отца.
Встретив Линдсей, Антониос впервые почувствовал себя по-настоящему расслабленным и даже счастливым. И несмотря на то, что теперь жена снова была с ним, он не мог унять нараставшее напряжение. Написав ей записку, он отправился в офис.
Необходимо поговорить с Лео. Он не осознавал раньше степень негодования брата: детьми они прекрасно ладили, вместе озорничали и, сплотившись, отчасти спасали друг друга от одиночества, которое заставлял их испытывать отец, постоянно занятый бизнесом.
При мысли об отце привычно заболело в груди. Антониос любил родителей, свою семью и, как истинный грек, был пылко предан ей. Невозможно было и помыслить о том, чтобы даже наедине с собой признать вину отца хоть в чем-то: это было сродни предательству.
