Эдриан Маршалл - Дорогая, где Бобстер?
И все же, стоя на пороге церкви, я испытывала какой-то подъем, словно что-то светлое придало мне сил для борьбы со всеми моими бедами и невзгодами.
Народу в церковь пришло так много, что я едва успевала внимать шепоту миссис Мобивиш, которая пыталась назвать мне имя каждого, с кем здоровалась, да еще и добавить что-нибудь о характере этого человека. Естественно, в голове у меня образовалась полная каша из Диков, которые отличаются редкостной скупостью, Мэри Джейн, которая в прошлом году выскочила замуж за какого-то прощелыгу, Диан, которым не мешало бы укоротить остренький язычок, Питеров, у которых в доме верховодит жена, и других, не менее уважаемых людей.
В церкви я не без удивления увидела свою свечу, красовавшуюся на самом видном месте. Заметив, что я оторопела, миссис Мобивиш шепнула:
— Представьте себе, деточка, ее посчитали самой лучшей. Это, кстати, считается большой честью, так что я обязательно покажу тебя отцу Доновану.
Не скажу, что эта перспектива меня очень обрадовала, но конечно же узнать, что моя работа получила такое признание, было безумно приятно. Если бы это смог оценить Стю, я бы обязательно ему похвалилась, но Стю, разумеется, в церковь не пошел и наверняка корпел сейчас над анализами, совершенно позабыв и о сочельнике, и обо мне.
Зато я увидела Стива. Наши взгляды встретились, и он улыбнулся мне в знак приветствия. Миссис Мобивиш выразительным — с чего бы это? — шепотом сообщила, что позвала на ужин его, Агнессу Барнаби и еще кого-то из Питеров и Мэри Джейн, о которых говорила мне у входа в церковь, Донован Перквилл — статный пятидесятилетний мужчина с орлиным профилем и взглядом инквизитора — начал проповедь, как говорится, за здравие, а закончил — за упокой. Вначале он говорил о прекрасном празднике, который приходит в каждый дом, наполняя его светом, приносит нам радость и заставляет вспомнить о том, кому мы обязаны этим домом, теплом, светом и хлебом насущным. Затем он плавно подошел к тому, что и в этот светлый праздник сатана не спит и караулит наши души, чтобы завлечь их в свои сети. Добропорядочные жители Бервика оказались трудной добычей для сатаны и искушению не поддались. Поэтому враг рода человеческого придумал другой способ заполучить души жителей доброго и богопослушного городка: наслал проклятие на род, которому уготовано было изничтожить жителей Бервика.
Вторая часть проповеди вызвала у меня даже не недоумение, а скорее возмущение. Вместо того чтобы подавить панику, которая царит в Бервике, Донован Перквилл, чье влияние на души, казалось бы, должно быть использовано именно в этих целях, пробуждал в людях еще больший страх и ненависть к тем, кто, по их мнению, мешает городу зажить спокойной и счастливой жизнью.
Кроме того, я всегда считала, что суеверия и сан священника несовместимы. Ведь суеверия — наследие язычества, которое, как бы его ни пыталась истребить церковь, навсегда осело в человеческом сознании в виде поверий и примет.
Поэтому, когда миссис Мобивиш подвела меня к суровому Доновану Перквиллу, я совершенно не знала, как себя вести. С одной стороны, мне хотелось задать пастору несколько щекотливых вопросов, с другой — меня смущало присутствие моей доброй хозяйки, которая надеялась, что я произведу на Перквилла самое приятное впечатление.
Но Донован Перквилл, надо отдать ему должное, сразу почувствовал, что со мной ему лучше побеседовать лично, а потому очень скоро благословил миссис Мобивиш и мягко, но решительно попросил ее оставить нас наедине.
От него не укрылось, что дух мой одолевают сомнения, а от меня — что он напуган куда меньше, чем все остальные жители Бервика. Возможно, его вера дает ему это бесстрашие, а может, он знает что-то, что пока еще неведомо мне. В любом случае Донован Перквилл показался мне человеком искренним, но слишком уж фанатично преданным своей вере, и я поняла, почему сразу сравнила его взгляд со взглядом инквизитора.
Он спросил, какое впечатление сложилось у меня о городе, и я честно ответила, что пока не могу с ним определиться. Он поинтересовался, почему я до сих пор не побывала в церкви, и на это я с той же честностью ответила, что никогда не чувствовала в посещении церкви острой необходимости.
Тогда он спросил меня, верю ли я, и я поняла, что если сейчас не отвечу на этот вопрос внятно и четко, Перквилл всенепременно захочет рассказать мне о том, как отрадно и хорошо тем, кто чувствует себя частицей Бога.
Поэтому я, хоть и покривив душой в стенах церкви, ответила, что верю только в себя и не чувствую надобности в высшей защите. Мои слова прозвучали несколько категорично, зато после них пастор оставил потуги помочь моей заблудшей душе и ответил наконец на мои вопросы.
Оказалось, что он безусловно уверен в том, что над Бервиком висит проклятие за грехи тех, кто когда-то жил во владении Крейнов, и не сомневается, что искупить эти грехи и тем самым снять проклятие могут только Крейны своими праведными делами, но они не торопятся становиться на путь истинный. Пастор даже пытался достучаться до Крейнов в прямом и переносном смысле этого слова. Он приходил в их владение, но никто не удосужился даже открыть ему ворота.
— Они спрятались за своими стенами и думают, что они уберегут их от Суда Божьего, — хмуро пробормотал Донован Перквилл, глядя не на меня, а куда-то в пустоту. — Если бы им нечего было скрывать, они бы впустили меня и поговорили со мной, как подобает всем добрым христианам.
— Но почему вы не попросите помощи у городских властей? В конце концов, это они должны заниматься делами о подозрительных исчезновениях.
В который уже раз я задавала один и тот же вопрос, но не получала на него внятного ответа. Похоже, вера в человеческую справедливость в этом месте куда менее сильна, чем вера в высшие силы. Иначе как объяснить то, что этот город уже не первый век живет страхами, с которыми ни к кому не может обратиться?
Ответ Донована Перквилла мало чем отличался от всех остальных ответов. Точнее, отличалась только форма, а содержание было очень схоже с тем, что я не раз уже слышала.
— Что могут власти? — воззрился на меня пастор так, словно я сморозила несусветную глупость. — Власть всего лишь орудие слепого человека. Но есть иная власть, власть Господа нашего, который убережет нас от врагов и даст нам надежду на будущее. А если этого не случится, значит, мы чем-то прогневили Всевышнего и все, что нам остается, это молитвы и смирение.
По-своему, наверное, он прав — не берусь судить о том, о чем я не имею представления, и все же ни его проповедь, ни его смирение, от которого в этих обстоятельствах будет мало проку, не вызвали согласного отклика в моей душе.
