Лора Брантуэйт - Наш маленький Нью-Йорк
— Я? — Он смотрел на нее без улыбки.
— Ты абсолютно прав, — произнесла она чужим, бесцветным голосом.
Какие же большие у нее глаза! И… красивые.
— Я запуталась. Я совсем запуталась, Том. — Она села, осторожно, будто тело не до конца слушалось ее.
— Эмили…
— Нет-нет, все хорошо, правда. Только… я, кажется, сейчас сойду с ума.
— От чего?
— У меня внутри ураган.
— С молниями? — Том улыбнулся.
— О да! — Эмили рассмеялась, может быть, слишком нервно.
— Это хорошо. После грозы всегда становится… чисто как-то и свежо.
— И остаются обломки зданий, перевернутые машины и вырванные с корнем деревья.
— У-у-у… Даже в таких масштабах?
— Ну да.
— В чем ты запуталась, Эмили?
— В том, что считать за правду. Я всегда жила… ну в общем ты понял уже как. Потом я подвела под это теоретическую базу. И уверилась совершенно, что надо еще усугубить… а когда эти слова сказал ты, во мне будто что-то перевернулось. И мне больше не кажется, что мое жизненное кредо сколько-нибудь правильно. По крайней мере, я стала в нем сомневаться. А я не могу, не могу больше ни в чем сомневаться, хватит уже, пора жить по-настоящему… — Эмили спрятала лицо в ладонях.
Том почувствовал, как у него сжимается сердце. Он готов был предоставить ей любую свободу — пусть действует как хочет, думает как хочет, относится к людям как хочет, только бы она не плакала!
— Эмили, тебя кто-то… обидел? Причинил тебе боль? — Тома посетила ужасная догадка. Ну откуда у такой женственной, несомненно от природы очень чувственной девушки неприязнь к физической близости? Разве что кто-то ранил ее очень сильно.
От этой мысли у него не только сжалось сердце, но и свело скулы, и сами собой сжались кулаки. Убить. Убить подонка — и думать нечего.
Она молча встала и стала разливать кипяток по чашкам. В одной чай, в другой кофе.
— Мне кажется, если я расскажу тебе… — Она стояла к нему в профиль, наклонив голову. Том не видел ее лица, скрытого под прядями волос. — Если расскажу про это, то ты поставишь на мне крест.
— Да господь с тобой! — воскликнул Том так искренне, что получил от нее бледную, как отблеск солнечных лучей из-за облачка, но оттого не менее драгоценную улыбку.
И Эмили рассказала ему про Роберта. Она, видимо, так и не поняла, почему у Тома в глазах засветилось облегчение. Он боялся гораздо, гораздо худшего. Атак… роман с подлецом. Какая тривиальная история! Да, болезненно, но — ничего непоправимого. Том больше всего на свете боялся непоправимых бед…
Значит, все еще вполне может быть о'кей. Она найдет нормального парня, забудет боль прошлого, если он окажется достаточно терпелив и внимателен, то в награду он получит очень, очень многое.
В груди поднялась волна какого-то тоскливого, сосущего чувства, больше всего похожего на сильную жажду. Странно, с чего бы это? Все ведь хорошо… Относительно того, что могло бы быть, по крайней мере.
— С тобой творится что-то странное, — задумчиво сказала Эмили. Она пристально вглядывалась в его лицо, будто стараясь прочесть на нем что-то. Что? Жалость? Неодобрение? Сочувствие? — Наверное, не стоило тебе всего этого говорить…
— Ну что ты, Эмили! Почему не стоило? Знаешь, извини, если мои слова покажутся тебе грубыми или жестокими, но это лучше многого, что могло с тобой случиться.
Она застыла.
— Я имею в виду, что если дело в одном конкретном парне, с которым тебе не повезло, то все наладится, когда появится другой… Который оценит тебя, будет беречь, холить и лелеять. И поможет… кхм… решить твою проблему.
Эмили смотрела на него недоверчиво, с прохладцей. И чем больше времени проходило, тем больше эта прохладца становилась похожа на лед.
— Мне не нужно никакой помощи.
Том всегда задавался вопросом: а где проходит грань между гордостью и гордыней? В очередной раз не смог ответить…
— Ты уверена?
— Абсолютно.
— А я уверен в обратном.
Ее лицо сделалось похожим на стальную маску. И взгляд в прорезях этой маски не сулил ему ничего хорошего.
Том чувствовал, что кровь его стала горячее, бросилась в лицо жарким потоком. Он не мог бы сказать, что именно вызвало в нем приступ такого гнева — да и не хотел разбираться, по правде говоря.
— Знаешь, а я думал, что последняя из американок, которые не любили секса, скончалась еще в начале двадцатого века. И после сексуальной революции никто не поминал ее добрым словом. И вот я встречаю молодую, здоровую, очень красивую женщину, грациозную и нежную, которая заявляет мне, что любви не существует, а секс ей лично не нужен и подавно… — Том задохнулся. Эта тирада отняла у него больше сил и дыхания, чем он мог предположить.
Эмили смотрела на него широко раскрытыми глазами. В них плескался испуг, смешанный с яростью.
— Ты хочешь знать, наверное, по какому праву я тебе это говорю? — Том правильно разгадал смысл ее взгляда.
— Именно, — прошептала Эмили.
— По простому праву мужчины, видящего перед собой женщину, с которой хотел бы продолжить род, — и не понимающего, почему ему этого нельзя, что такого важного есть в ее жизни, что мешает ей…
Последние слова потонули в звоне — или все-таки грохоте? — разлетевшихся по полу осколков: это чашка с чаем выскользнула из руки Эмили.
Том осознал, что с языка его сорвалась самая большая глупость, которую только можно себе представить. И как она попала туда, на язык, минуя его голову?!
Эмили бросилась за шваброй. Именно бросилась, как будто спасалась от страшной опасности.
— Эмили, ты неправильно меня поняла, то есть я… не то хотел сказать!
Том в очередной раз понял, что словами можно сделать только хуже, и пусть бы уже в воздухе висел отзвук той глупости, предыдущей, она хотя бы была искренней.
Эмили молчала, словно воды в рот набрала. Он видел, как дрожат ее руки.
Том собрался с духом, придал своему голосу всю серьезность, на которую был способен:
— Эмили, я говорил очень отстраненно.
Лгать — плохо! Но что же делать, если это — объективная необходимость? Или все же субъективная?
— Вообще. Взгляд постороннего мужчины. Это вовсе не значит, что я планирую какие-то поползновения в твою сторону.
Она не поднимала головы.
— Эмили, ну что ты, язык проглотила?
— Нет. Не вижу смысла продолжать этот разговор.
— Мне бы все-таки хотелось, чтобы и после него мы остались друзьями.
Эмили долго молчала.
— Ну… не знаю, — произнесла она с усилием. — Может быть, я смогу тебе простить… что ты мужчина.
Эти слова должны были прозвучать как шутка — но не были и вполовину на нее похожи.
