Донна Стерлинг - Опасности вопреки
Сила собственной реакции, словно сигнал тревоги, ошеломила и напугала его.
— Что ты делаешь со мной, Джен? — Собственный голос показался ему хриплым и отчаянным. — Я так сильно хочу тебя. — Говоря это, он продвинулся еще глубже в ее тугое, манящее блаженство.
Она изогнулась и вскрикнула.
Погрузив пальцы в ее забранные наверх волосы, он притянул ее к себе.
— Ш-ш.
Энергично кивнув, она прижалась лицом к его шее, но тело извивалось, а внутренние мускулы сжимали его. Ему казалось, он умрет от наслаждения. Сквозь горячечный, чувственный туман он услышал ее прерывистый шепот:
— Ты хочешь меня только из-за нее, Дианы.
Слова не имели смысла. Или, может, он просто не мог думать из-за ослепляющего желания. Он продвинулся еще глубже в нее, стараясь делать минимум движений. Но даже эти едва заметные движения рассылали по нему взрывные волны ощущений. Когда он снова обрел способность говорить, он поклялся:
— Диана к этому не имеет никакого отношения. — И сам осознал, что это правда. Он совсем не думал о Диане. Только о Джен.
Она обхватила его лицо ладонями и поцеловала — раз, второй, затем медленнее и глубже, разжигая в нем язычки пламени до тех пор, пока они не вспыхнули и не раскалились и его плоть не вздыбилась в ней.
Он силился сдержать напряженность и силу, струящиеся из его чресел, и головокружительный жар, бурным потоком несущийся к голове. Он должен помнить, где они, и о риске быть пойманными. Вдруг до него дошло, насколько будет невозможно скрыть, чем они занимаются, если кто-то поднимется по лестнице. Ее лицо слишком выразительно, движения слишком чувственны.
Он жаждал положить ее или прислонить к стене и яростно, безумно вонзаться в нее снова и снова.
И хотел, чтобы с каждым толчком, с каждым погружением она понимала, что он занимается любовью с ней, а не с кем-то другим. Его воспоминания о Диане слишком дороги, чтобы пробуждать их, а страсть к Джен владеет им слишком полно. Но он уже не мог говорить, не мог ничего доказывать. Все его силы уходили на то, чтобы сдерживать движения, приглушать стоны. Она разжигала его огонь своими мягкими волнообразными движениями, и напряжение вскоре стало почти невыносимым.
По ее участившемуся дыханию он понял, что она приближается к завершению. Он тоже. Еще один хороший, резкий толчок перебросит их через край. Не в состоянии сдерживаться больше ни секунды, он стиснул зубы, крепче обхватил ее бедра и приготовился к завершающему броску.
Но вдруг какое-то движение зацепило его внимание. Движение на лестнице. Рыжие волосы. Белая блузка. Кто-то поднимался по ступенькам.
Сделав глубокий, прерывистый вдох, он попытался сдержаться.
— Джен. Кто-то идет.
Он стиснул руки вокруг нее, отчаянно пытаясь привлечь ее внимание и остановить вращения прежде, чем они оба потеряют контроль.
— Официантка.
— Официантка? — Растерянность в шепоте и взгляде вскоре уступила место панике. — Официантка!
— Ш-ш-ш. — Он силился успокоить беспорядочное дыхание и сдержать огонь в паху. — С ней какие-то люди!
Джен уставилась на него в ужасе.
— О боже! Думаешь, они увидели нас снизу? Они пришли за нами? — И Джен затихла в его руках, едва дыша, уткнув лицо ему в шею.
— Вам что-нибудь нужно? — спросила официантка, приближаясь.
— Нет-нет. — Он вскинул руку, останавливая ее, внезапно вспомнив о красной шелковой вещице на сиденье и пустом пакетике в пепельнице… и, разумеется, была еще Джен, сидящая у него на коленях и интимно соединенная с ним. — Все в порядке.
Официантка остановилась в нескольких шагах от их кабинки и окинула взглядом Джен. Вернее, спину Джен.
— Что-то не так? — озабоченно спросила она Трева.
— Нет-нет, все хорошо, не беспокойтесь. — Расслышала ли она неровность и чувственную хрипотцу в его голосе? — Просто моя жена… расстраивается… во время таких спектаклей.
Официантка недоуменно заморгала, а зрители внизу снова засмеялись. Пьеса явно была комедией.
— Ведущий актер напоминает ей… безвременно ушедшего брата, — добавил он.
Официантка попросила его помахать, если они захотят чего-нибудь.
— Я буду поглядывать на вас снизу, договорились? — С этим она ушла.
— Думаешь, она поняла? — послышался страдальческий шепот у его уха.
— Думаю, нет.
— Она… видела мои… трусы?
— Она была далеко.
— Как тебе удалось втравить меня в это! — вдруг вспылила она. — Что нам теперь делать? Как я слезу с тебя, если люди сидят прямо здесь?
— Они не так уж и близко. И перегородки высокие. Это будет совсем нетрудно, по крайней мере пока темно.
Она в панике втянула воздух.
— А если будет антракт и они включат свет? Вроде бы для него еще не время, нет? А если сюда придут люди? О боже, Трев, — в ужасе всхлипнула она, прижавшись к нему лицом, — нас обязательно поймают!
Он погладил рукой шелковистые растрепавшиеся волосы в надежде, что она успокоится и дело не дойдет до истерики.
— Нет, не поймают. Официантка ушла. Все в порядке.
Ее неровное, прерывистое дыхание постепенно успокоилось, и, пока он держал ее, в нем росло чувство удовлетворения. Его таинственная леди отнюдь не такая распутница, какой хочет казаться. И если уж она расстроилась при мысли, что официантка могла увидеть ее трусы, значит, — он абсолютно уверен — она не танцевала на теннисном столе и не ублажала команду «Балтиморских иволг».
Но ведь в глубине души он это знал, просто хотел, чтобы она сама в этом призналась.
Сейчас же он хочет только одного: заняться с ней любовью. Поскорее и подольше. Хотел бы он, чтобы они были сейчас дома, без одежды и она лежала под ним. Как было бы хорошо — наблюдать за ее лицом, глазами, когда он будет погружаться глубоко, а она сжимать его в пароксизме страсти.
Снова возбужденный, он отклонил ее назад для поцелуя — горячего, проникающего и ничуть не сдерживаемого их рискованным положением. Скоро она утратила свою напряженность, растаяла на нем и застонала от возрожденного желания. Ничто не могло доставить ему большего удовольствия. Она хотела его так же сильно, как он ее.
— Давай поедем домой, — пробормотал он нетерпеливо, — и сбросим одежду.
Она кивнула.
Трев сказал, что еще не видел ее обнаженной. В первый вечер они занимались любовью в темноте, сегодня — на людях.
Что-то в этих словах вызвало короткую вспышку тревоги в ее взгляде.
— Я… я всегда предпочитаю темноту. Так… интимнее. Яркий свет портит настрой.
Он недоуменно уставился на нее. Неужели она такая застенчивая, что стесняется показаться обнаженной или заниматься любовью при свете? Она, его леди ночи, его сумасбродная Мадам Икс… соблазнительница, которая даже сейчас остается с ним в любовном объятии, здесь, на людях?
