Лина Серебрякова - Три года ты мне снилась
Клим усмехнулся. Речники берегут свою заслуженную славу, но втайне склоняются перед морским флотом. Это ясно.
Позвонив с вахты, он поднялся, поглядывая вокруг, на третий этаж. Здесь витал дух дальних странствий, и казалось, будто морской ветер задувает в широкие окна со стороны Химкинского водохранилища. Оно блестело совсем рядом, привольное, со множеством грузовых и пассажирских судов, откуда долетали сюда звуки марша «Прощание славянки», под который отваливал от причала в путь по каскаду Волги и Камы, а то и на северные озера по Мариинской системе очередной многопалубный речной теплоход.
Клим знал, что при каждом крупном Управлении речного порта, а тем более московском, есть небольшая гостиница для своих. Он рассчитывал, пока не найдет достойного жилья, пожить там несколько дней. Конечно, поиск квартиры в столице — дело затяжное и трудоемкое, но он по-прежнему верил в свою звезду, чувствовал, что все решится быстро и удачно.
Но все сложилось даже лучше, чем он предполагал, как бывает, когда человек, сам не зная того, чутко следует зову судьбы.
Едва Клим, загорелый, темноволосый, в черной морской форме, переступил порог начальника отдела кадров, уселся напротив и показал свои бумаги, как седой дородный человек, тоже в черной форме с золотыми начищенными пуговицами и якорями, пролистав его трудовую книжку и документы, откинулся в тяжко скрипнувшем кожаном кресле, недоуменно помаргивая ресницами.
Клим явно произвел впечатление на опытного кадровика.
— Старпом дальнего плавания, морской, можно сказать, волк, — заговорил тот, — и к нам простым крановщиком? Это что за финт? Зачем это тебе нужно? С такой характеристикой, какая у тебя в документах, мы сразу предложим...
— Не надо, — мягко отклонил Клим какое-то заманчивое предложение. — Я готов окончить курсы крановщиков, чтобы через две недели сесть на портовый кран.
— Тогда уж и на грейдер тоже.
— Можно и так.
Кадровик снял очки и внимательно посмотрел на необычного посетителя. Что за дела? Перед ним сидел решительного вида человек, повидавший, судя по всему, много чего за семнадцать лет плавания, с ясным прямым взглядом, твердым подбородком и свежей ссадиной на щеке. Сидел он прямо, без напряжения, словно знал, что все его предложения будут приняты. От него так и веяло внутренней силой. Вот они какие там, в море! Давненько не видал кадровик подобных молодцов!
— Хорошо, Ковалев, — отдуваясь в седые усы, сказал он. — Будешь кем наметил, раз уж твоя планида требует именно этого. Все оно не зря делается, правда? И ты человек не прост, а себе на уме.
— Очевидно, — согласился Клим.
— Ну-ну... — Кадровик натужно вздохнул, поворачивая к себе настольный вентилятор. — Люди на разгрузку требуются всегда, а в середине навигации особенно. Как у тебя с жильем?
— Никак. Я всего два часа в Москве.
— Родные имеются?
— Никак нет.
— Ясно.
Речник замолчал, тяжело дыша. Потом поднял на Клима светло-голубые выпуклые глаза.
— Значит так, Ковалев. Я вижу, ты птица стреляная и просто так ничего не делаешь. Речному флоту такие люди ох как нужны, пусть даже они притворяются крановщиками. Всегда нужны, а в скором будущем особенно. Ясно? Вижу также, что намерения у тебя твердые и ты не сбежишь от нас обратно. Что-то повернулось в твоей жизни. Уважаю.
Клим удивленно качнул головой. Вот кто стреляный воробей-то, настоящий речной волк, если впервые сидящего перед ним человека видит насквозь и дальше.
— Не удивляйся, не бойся, я не гадалка, — запыхтел тот. — Слушай внимательно. В нашем ведомственном доме, вон, через шоссе, десятиэтажном, белого кирпича, есть две квартирки. Одну из двух комнат мы дадим тебе, да и пропишем поскорее, пока не отобрали с баланса. Судя по всему, ты у нас задержишься и в люди выйдешь. Так чует мой нос кадровика старого закала. Ясно? Вот тебе направление на курсы и распоряжение в наше домоуправление. Все.
— Благодарю, — серьезно ответил Клим.
— Давай устраивайся! — Офицер грузно приподнялся и пожал ему руку. — Рад был познакомиться.
— До свидания.
Прошло две недели. Они были заполнены учебой на курсах среди молодых ребят, которые с ходу обозвали Клима дядей, но быстро прониклись к нему уважением и стали называть по имени. Уважение не завоевывается, это не трофей, оно возникает как ответная волна на твои собственные усилия.
Ну и на твои успехи, разумеется.
В новой квартире обживаться было проще. После ремонта она засверкала, как новый гривенник. Появились мебель и кухонная утварь, занавески, зеркало.
И вот Клим, к молчаливому удивлению портовиков, уселся в жесткое кресло портового крана и принялся разгружать ящики с ранними помидорами, фруктами, арбузами, которые доставлялись сухогрузами водным путем из южных, астраханских и волгоградских, областей, или, когда не было другой работы, парился в кабинке грейдера, что двумя челюстями подхватывал гравий и песок с длинных барж и выносил далеко на береговую насыпь, похожую на гору. Это был строительный материал для московских комбинатов, за ним обычно выстраивался длинный хвост грузовых машин, которые тоже надо было обслужить.
Он обедал в столовой, «не употреблял», был ровен, общителен, но почему-то никому и в голову не приходило исповедоваться ему в своих проблемах или лезть в душу с расспросами.
— Хлебнул, видать, лиха этот Клим. И нечего к нему приставать, — решили ребята из мехмастерских и грейдерной, которые в конце концов почувствовали его не хуже кадровика.
Свою небольшую светлую квартиру Клим оборудовал с расчетом на приезд сына. На стену наклеил картину-обои с изображением стройного парусника, идущего по волне, застелил полы коврами, чтобы делать силовую гимнастику. И стал жить спокойно и сосредоточенно, в ожидании сигналов и знаков, которые направит ему судьба.
Но все было тихо, за исключением небольшого бабьего переполоха, который произвело его появление.
Жил он на четвертом этаже, и на лестничную площадку выходили двери еще двух квартир. Одна из них была наглухо закрыта, и смутные слухи о ней, о некоем пьянице, находящемся на излечении, окружали ее тайной. Зато в третьей квартире... О, в третьей квартире проживало белокурое румяное существо, приятное во всех отношениях. Даже через общую капитальную стенку проникало обаяние этой Любочки, томление молодого белого тела, вздыхающего на пуховиках и кружевных подушках! Частенько в лифте он встречал ее, хорошенькую блондинку, которая, словно нарочно, попадалась навстречу то с рыжим котом на руках, то звонила ему в дверь, чтобы посмотреть с его балкона, где гуляет ее Рыжик. Для этого случая на ней струился блестящий халат, обрисовывая выпуклые формы, и трогательно открывали розовые пятки бархатные домашние шлепанцы.
