Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 1)
Непогода застигла путниц на дороге через бескрайнее поле с лишь изредка встречавшимися кустиками. Порывистый ветер гнал по пёстрому приволью волны, низко пригибая травы и цветы, как холопов в поклоне перед князем, а сизое брюхо туч то и дело пронзали ветвистые молнии. Девушки грозы не боялись, а вот их кляча, несмотря на свои преклонные лета – должна бы уж привыкнуть за такую-то долгую жизнь! – пугалась этого явления природы, как несмышлёный жеребёнок. Её пронзительное ржание было похожее на бабий визг. Задрав хвост и взмахивая косматой гривой, лошадь понесла легко гружёную телегу, не разбирая дороги – прямо по полю.
«Тпррруу, сто-ой!» – кричала Цветанка, натягивая вожжи, да только всё напрасно.
Дарёна едва успела вцепиться в бортик – её чуть не выкинуло наземь, когда телега подскочила на кочке. От бешеной тряски и скачки все вертелось перед глазами: пёстрый ковёр полевых цветов перемешался с грозовым небом, зелёная свитка подруги металась из стороны в сторону.
«О-ой, Цветик, останови-и!» – вопила девушка, едва не прикусывая себе язык.
«Да как её остановишь! Тпр-ру-у, окаянная! – Одной рукой придерживая почти сползшую шапку, другой Цветанка что было сил пыталась унять взбесившуюся скотину, дёргая вожжами. – Ох, перевернёмся! Сто-ой, волчий корм, тпру-у-у!…»
А непогода тем временем, словно желая добавить им несчастья, разразилась со всей возможной силой: небо поднатужило вспученное пузо и обрушило на землю такой ливень, что девушки вымокли до нитки в мгновение ока. Ураганный ветер бесновался, вкупе с тряской стараясь выбросить седоков из телеги, швырял им в лица дождевой водой, заставляя задыхаться и паниковать. Громовые раскаты оглушали, отдаваясь эхом глубоко внутри у Дарёны: с каждым ударом в кишках у неё всё страшно содрогалось. Одежда липла к телу, стесняя движения, холодная стена ветра упиралась в грудь, из которой рвался крик.
«А… а-а-а!» – не выдержав, заверещала Дарёна.
«Не ори ты – ещё больше скотину испугаешь!» – рявкнула Цветанка, бросив вожжи и зачем-то стаскивая с себя мокрую свитку.
Держась за бортик, она втянула ноги на телегу, упираясь в её край. Её до жути неустойчивая, опасная, пружинистая поза навела Дарёну на мысль, от которой у неё заледенело сердце.
«Ой, Цветик, не надо! Убьёшься!» – взмолилась девушка.
Та ответила только раздражённым полуоскалом через плечо: не мешай, мол. Надо же что-то предпринимать! А уже в следующее мгновение, оттолкнувшись на полном ходу, она прыгнула со свиткой в руках на спину лошади. Шапка свалилась, золотые волосы разметались по плечам Цветанки и тут же вымокли, прилипнув к её спине и став почти рыжими. Плотная зелёная ткань, наброшенная на лошадиную морду, закрыла животному обзор, и кляча, не видя, куда бежать, сама остановилась.
Тряска прекратилась. Земля и небо встали на свои места, только сердце Дарёны ещё колотилось, чуть ли не пробивая насквозь грудь…
«Уф…»
Цветанка тем временем соскользнула в бело-жёлтое море пастушьей сумки и сурепки. Завязав мокрые рукава свитки так, чтобы лошадь не смогла её сбросить с морды, она присела, потирая голень.
«У-у, волчье мясо, – злобно скалясь, выругалась она на клячу. – Из-за тебя ногу об оглоблю зашибла…»
Ливень по-прежнему хлестал, гром бабахал, а ветер нещадно ерошил траву, но теперь, когда опасность миновала, гроза казалась пустяком. На подгибающихся ногах спустившись с телеги, лишь каким-то чудом не перевернувшейся, Дарёна подошла к кляче и стала ласково поглаживать её по шее. Животное постепенно успокаивалось, хотя и ещё вздрагивало от громовых раскатов. Саму Дарёну тоже потряхивало. Холодные струи дождя казались ей материнской лаской по сравнению с этой бешеной скачкой.
«Ой, Цветик… А если б ты убилась?» – пробормотала она, ёжась и подходя к Цветанке.
«Если бы да кабы, – проворчала та. – Ну, одной бы дальше ехать пришлось, только и всего…»
Она всё ещё морщилась от боли, растирая ушибленную ногу. Дарёна села возле неё в мокрую траву: теперь уж всё равно с головы до ног – точно в пруду искупались.
«Куда я без тебя, – шмыгнула она носом, чувствуя приближение слёз. – Я без тебя на обрыв пойду и вниз кинусь…»
Представить себе жизнь без Цветанки даже на минуту было страшно. Ледяная безысходность давила со всех сторон, пустота расстилалась на сотни поприщ [13]вокруг… Так же, как в этом поле – только цветы да ветер. Да небо – безжалостное, безучастное.
«Мне все люди чужие, – всхлипнула Дарёна, наматывая на палец мокрую прядь Цветанкиных волос. – Только ты одна – родная. Да матушка…»
«Не реви, не реви… Чего раскисла-то? Вот же она – я, и помирать не собираюсь пока что. Чего слёзы лить понапрасну? Дурёха ты».
Хмыкнув, Цветанка неуклюже, но крепко и решительно прильнула к губам Дарёны. Её грубоватое утешение согрело девушку жаром полуденного солнца – колюче-терпкого, пощипывающего и солёного, как пот. Они забрались под телегу, спасаясь от дождя: пусть и мокра была земля, да хоть сверху не лило. Лошадь совсем затихла, смиренно поникнув закутанной в свитку головой.
«Волосы обрезать надобно, – сказала Цветанка, смахивая со лба налипшие пряди. – Мешают только».
«Не надо, – не согласилась Дарёна. – И платье бы женское тебе где-то добыть. Ну, чтоб вид сменить. И кличку старую – Заяц – забудь».
Хоть и не говорили они ни слова между собой о том, из-за чего пришлось бежать из Гудка, но Дарёна до сих пор с дрожью вспоминала, как по рукам Цветанки текли розовые ручейки. Чужая кровь пополам с водой… Но клеймо убийцы не липло к этим ясным глазам и чистому лбу: Дарёна считала Цветанку справедливым карателем. Если б не Ярилко, бабуля была бы сейчас жива…
Крепко, твёрдо и жгуче чмокнув Дарёну в губы, светловолосая подруга сказала:
«Не люблю юбок. В портках мне привычнее…»
«Любишь – не любишь, а надо, – убеждала Дарёна. – Вдруг нас ищут? Авось, так не узнают…»
«Да кому мы нужны, – махнула Цветанка рукой, срывая жёлтую головку сурепки и вертя её в пальцах. – Никто и не видел, как оно всё было-то».
Слова растаяли в шелесте дождя. Ветер уже стихал: гроза отходила. Гром глухо ворчал в отдалении, изредка стукало копыто. В воздухе остро и сладко пахло свежестью, мокрой землёй и травой, луговыми цветами. Сурово сжатый в нитку рот Цветанки вновь до боли крепко впился в губы Дарёны; порывистые объятия – и они сплелись между собой. Цветанка целовалась неуклюже, смешно сопя и жмурясь, и Дарёна, разводя колени в стороны, захихикала от её щекотной возни у себя под юбкой. Сырость не мешала им, не остужала их пыла. На разгорячённых телах одежда сохла сама собой…
