Галина Яхонтова - Черная роза Анастасии
„…Если я не приму предложения Евгения Пирожникова…“ — подсказал ей таинственный голос.
Но она не могла сделать шаг, пока проблема выбора не встала обоюдоостро, как мифический меч.
И эта проблема неумолимо возникла перед ней в этот же вечер. Когда раздался звонок в дверь, она по привычке подумала: „Боже, неужели опять Валентин?“
— Это я, Ростислав. — Голос был холодный и четкий, как скальпель хирурга.
Анастасия открыла дверь и впустила его в свое жилище, как впустила бы случайный сквозняк.
— Кофе будешь? — спросила из вежливости, хотя прекрасно знала, что от кофе он не отказывался еще ни разу в жизни.
— Да. — Он сел в кресло-вертушку у письменного стола.
Настя готовила кофе. А к нему — бутерброды с черной итальянской салями из „поцелуевского“ презента. Так сильно дрожали руки, словно это она приятельствовала с „зеленым змием“, а не ее неожиданный визитер. Она вскрикнула, потому что порезала палец. Ей очень хотелось заплакать, зарыдать, уткнуться носом в плечо своего мучителя, потому что по закону всемирных подлостей женщинам свойственно любить и беречь именно тех, кто доставляет им наибольшие, а часто и совсем невыносимые страдания.
Но она молча слизывала темную, как церковное вино, кровь, а причастившись, заклеила пластырем ранку и продолжила готовить бутерброды. С коими и появилась вскоре пред очами возлюбленного, сильная и неприступная.
— Вот и кофе! — произнесла Настя с интонацией официантки.
Они пили кофе. Ростислав все еще не отваживался начать разговор, ради которого скорее всего и явился. Насте нелегко было видеть его снова. А тем более здесь, в обновленной „берлоге“. Она старалась прогнать провокационные мысли, боясь признаться самой себе, что хотела бы лицезреть его в подобной непринужденной обстановке каждый день и час.
— Значит, ты все-таки собираешься рожать?.. — почти без интонации наконец произнес Ростислав.
— Как видишь, — на той же ноте ответила Настя.
— Ты, конечно, знаешь, что я против. Но запретить я тебе не могу… Не могу!
— Предположим. — Она с трудом сдерживалась, чтобы не „ляпнуть“ что-нибудь такое, о чем придется пожалеть впоследствии.
— А ты хотя бы понимаешь, что навлекла позор на себя и на ребенка? Слава Богу, что твоя бедная мама ушла в мир иной и не может видеть всего этого…
— И это говоришь мне ты? Слава, ты в своем уме?
— В своем, в своем… Но ты… Ты ведь знала, что я человек порядочный, вот и решила удержать меня своим ребенком. Да как подло! Ты забеременела без моего согласия.
— Слава, а ты в это время стоял за дверью? — еле слышно спросила она.
— Я не о том… Я сотни раз предупреждал тебя, что хочу писать стихи и быть свободным — от всех и вся. А тут, о Господи, двое детей от разных женщин! — Он едва не плакал. — А я, между прочим, еще официально не развелся.
— Это не мое дело, — заметила Настя, точно копируя его „манеры“, но Ростислав был настолько занят произнесением трагического монолога, что не мог этого понять.
— И в какое положение ты меня ставишь? Зачем, скажи, зачем эта вселенская огласка?! Все знают, что я, поэт Коробов, отец этого несчастного ребенка. Сегодня встречаю Любу Ладову, а она мне: „Привет, беременный папаша!“ А все ты, ты!
— Убирайся…
Ростислав слышал только себя:
— А я ведь тебя любил. Я создавал твой идеальный светлый образ. Я хотел тебя обессмертить…
— Ты? Меня?..
— Я посвящал тебе лучшие стихи, пока ты не приблизилась ко мне настолько, что неизбежно возникли силы отталкивания.
— Ты сам все разрушил, Слава… Уходи.
— Что? Ты меня выгоняешь?! — Наконец-то до него дошло. — Да, я уйду. Уйду, но когда ты принесешь мне своего бастарда и будешь умолять, чтобы я дал ему свою фамилию, так и знай — я выгоню тебя.
Вместо, казалось бы, естественного негодования и неподдельной обиды Настю вдруг охватило чувство гадливости. Как к червяку, извивающемуся на тарелке.
— Зачем ты пришел, Слава?
В его глазах можно было прочесть смятение, растерянность, страх, стыд — все, что угодно, но только не хотя бы малейший намек на достоинство, которое и делает существо мужского пола мужчиной.
Оставшись одна, Настасья задумалась, устав от сильных эмоций, опустошивших ее. Мир казался ей переполненным сексуальными, привлекательными, удивительными особами противоположного пола, большинство из которых по той или иной причине не подходят женщинам. Но они склонны забывать, что влюбиться в человека, который тебе не подходит, — самое легкое в жизни! Проблема состоит в том, чтобы не влюбляться в таких людей. Чтобы вовремя говорить „нет“. И даже если не вовремя, то лучше поздно, чем никогда.
Настя не могла разобраться, смогла ли бы она вот так, просто и легко выгнать Ростислава, если бы в ее жизни вдруг не появилась тень Пирожникова? Наверное, нет. Скорей всего, как и все женщины в подобной ситуации, обрадовалась бы этому неожиданному визиту Коробова и постаралась бы вести себя дипломатично и мудро: „Милый, а как для тебя будет лучше? Дорогой, ты во всем прав, только вот… Единственный, я так тебя люблю, что ставка в этой игре, как говаривали герои древнего многосерийного детектива, больше, чем жизнь…“ Но она сказала только: „Уходи“. Значило ли это, что она скажет Евгению „да“?
Она чувствовала, что совсем запуталась… Ей начало казаться, что Ростислав не имеет никакого отношения к ней и ее ребенку. Может быть, так сходят с ума?
А может быть, нужно просто представить свою жизнь лет этак через десяток. Ну допустим, она удержит, „поймает“, как он говорит, Коробова. Можно ли представить теперь, что они живут вместе в этом доме?..
Анастасия села писать, и сонмище общежитских воспоминаний ворвалось в ее рукопись: запахи, голоса, натужный скрип пожарной лестницы, Катя и ее неунывающая гитара, бедная Гера, проданная за бутылку. Бумага, как ей и положено, все терпит. Но сможет ли вытерпеть все сама Настя? Вытерпит ли ее малыш?
Она засыпала, а тот, кто сидел в ней, как утка в зайце из известной народной сказки, никак не хотел успокоиться. Он бодрствовал! Он все время ворочался с боку на бок, меняя конфигурацию ее округлившегося живота.
„Конечно же, у него уже есть душа, — догадалась Настя, — и она все чувствует, а может быть, узнает тех, кто привел ее в этот замкнутый и спокойный мир… Интересно, когда все-таки младенец обретает душу? В момент зачатия или в мгновение рождения?“
За эти почти пять месяцев она достаточно хорошо прочувствовала, что у „нового“ человека более чем достаточно времени для такого приобретения.
До возвращения Пирожникова оставалось чуть больше недели. За это время Настасья планировала завершить собирание „Опытов“ для Марка Самойловича.
