Эйлин Драйер - Спасительная любовь
Джек заморгал, не понимая: или что-то не в порядке с его головой, или не в себе этот маленький человек.
— Теперь вы можете сказать нам свое имя? — спросил вошедший, попытавшись оправить постель Джека, чтобы ему было удобнее. — Чтобы мы могли уладить ваши дела и все такое?
Джек смотрел на безобразного человека и все больше недоумевал.
— Мое имя? Разве вам не известно мое имя?
На этот раз заморгал маленький человек.
— Но как мы могли спросить? Ведь вы только-только очнулись.
— Тогда что здесь делает Ливви?
— Ливви? — неуверенно повторил неизвестный. — Кто…
— Харпер, — услышал Джек голос от дверей и едва подавил в себе жалкое побуждение заплакать от облегчения. Ливви вернулась. Она скажет ему, что все это значит.
Она стояла в дверях в своем ужасном коричневом платье, глаза были красными, как будто она плакала, а не смеялась, и вид у нее был испуганный, как у лисят на опушке леса.
Ливви никогда не была такой за всю ее жизнь. Она словно поблекла. Стала тоньше. Печальнее.
Неужели это он сделал ей что-то? Или она настолько не поладила с его матерью, когда он уехал, чтобы прийти в себя?
— Я сожалею, Лив, — извинился он, протягивая к ней руку. — Я не хотел обидеть тебя. Я не против игры, честно. — Он криво улыбнулся. — Просто скажи мне, что не хочешь жить в аббатстве. Тогда мне не придется говорить матери, чтобы она поделилась с Миллисент.
Но Оливия не улыбнулась в ответ.
— Я уже говорила тебе, Джек, что не играла.
Он рассмеялся.
— В твоих руках я на все согласен. Только вот где, черт побери, я нахожусь?
Ирландец счел нужным вмешаться.
— Не выражайтесь, милорд.
Джек глянул на него.
— А вы зачем еще здесь?
— Я вроде как защищаю миссис.
— Она ее светлость, — вырвалось у него. — И не угрожайте мне. Я убивал и не таких, как вы.
Оливия смотрела на него так, словно не узнавала. На секунду он подумал, что так оно и есть. Он сам себя не узнавал.
Но прежде чем он смог спросить, что все это значит, она повернулась к ирландцу и положила руку ему на плечо. Странно: она улыбалась, словно они хорошо понимали друг друга.
— Вы, сержант, в самом деле считаете, что бранное слово может травмировать меня?
Сержант улыбнулся в ответ как старый знакомый.
— Ругань — это одно. Я не хочу, чтобы вас оскорбляли.
Джек снова был совершенно сбит с толку. Он чувствовал себя так, словно оказался среди участников игры, ему незнакомой.
— Джек, — сказала Ливви, все еще улыбаясь ирландцу, — это отставной сержант Шон Харпер, он служил в лейб-гвардейском конном полку ее величества. Это он зашивал твои раны, после того как мы нашли тебя на поле. Тебе следует быть благодарным ему.
Если бы это была не Ливви и если бы гном был не таким некрасивым, Джек мог бы взревновать.
— Я благодарю вас, сержант.
— О нет, сейчас уже не за что, — широко улыбаясь, сказал маленький человек, щелкнув каблуками.
— Харпер, — продолжила Оливия, — я хочу представить вам Джека Уиндема, графа Грейсчерча.
— Хорошо, — не мог удержаться Джек. — По крайней мере это выяснили. Вы можете рассказать мне о том, чего, как вы считаете, я не знаю?
Он снова тер лоб — с возвращением Оливии боль, казалось, усилилась.
Она подошла к столу и налила в стакан воды. Добавив в него несколько капель другой жидкости, подала ему стакан.
— Ты упал, — сказала она, — как ты и сказал. Остальное подождет, пока ты не почувствуешь себя лучше. Выпей это и отдохни.
Она не улыбнулась ему, когда наклоняла стакан, поднеся его к губам Джека.
Джек выпил, вдруг ощутив сильную жажду. Он знал, что в воду была добавлена настойка опия, но ему было все равно. Ливви отдернула руку, как если бы он обидел ее. Она избегала встретиться с ним глазами.
Он вдруг почувствовал огромную слабость. Закончив пить, он с облегчением опустил на подушку голову.
— Обещай, что будешь здесь, когда я проснусь.
Она снова чуть помедлила.
— Да, Джек. Я буду рядом.
Этого мало, подумалось ему. Было что-то, о чем она умалчивала. Что-то, чего он не понимал. Но сейчас ему больше всего было нужно, чтобы она держала его за руку. Чтобы она была здесь, с ним.
Немного успокоившись, он закрыл глаза.
— Хорошая девочка. Я знал, что могу доверять тебе. Ответом ему было молчание.
— В самом деле? — наконец произнесла она.
Но он слишком устал, чтобы сказать речь, которую приготовил, пока был в деревне, — о том, что всё не важно, пока она рядом с ним, и они смогут вынести все, пока будут вместе.
Поэтому он только сказал:
— Я люблю тебя, Оливия Луиза Гордон Уиндем. Никогда не сомневайся в этом. Я всегда буду любить тебя…
И на этот раз она промолчала.
Он быстро погружался в сон, но еще смутно слышал, что она заговорила.
— Я знаю, что у вас появилось много вопросов ко мне, Харпер. Но я должна сначала поговорить с герцогиней, а потому уже смогу ответить на них.
— Конечно, миссис. Как вы решите.
Джек хмурился, проваливаясь в темноту.
Оливия знала, что надо встать. Надо достать сумку Джека и караулить у дверей, чтобы леди Кейт не смогла избежать встречи с ней. Ей необходимо признаться.
Еще минутку. Когда она возьмет себя в руки.
Она не будет плакать. Никогда больше. Чего бы это ни стоило, она не станет плакать о Джеке Уиндеме.
Она была совершенно измучена, ее словно бросили в холодный океан и воды сомкнулись над ее головой. А когда она подумала, что больше не сможет выдержать, очнулся Джек и стал клясться в своей неумирающей любви.
Только этого ей не хватало.
Она прижала к груди сжатые кулачки, как если бы это помогло унять жгучую боль, и закрыла глаза, словно хотела спрятаться таким образом.
Не помогло. Мысленно она видела высокую полку, на которую сложила все свои секреты и воспоминания, заперев их в маленьких ящичках, чтобы они не могли выскочить оттуда и причинить ей боль. Только сейчас этих ящиков не было на полке. Они обрушились на нее как кирпичи с рушащегося от ураганного ветра здания, их были сотни, все раскрытые и потерявшие свое содержимое.
Пять лет. Она не видела Джека пять лет. За это время она познала голод и холод, невероятную нужду. Она родила в коровнике, ей помогла жена фермера, а потом сотни миль исходила пешком в поисках работы, а когда работы не было, приходилось просить подаяние. Она выдержала происки Джервейса, который не гнушался ничем, и мужественно и с достоинством встретила публичное осуждение тех, кому полагалось любить ее. Она пережила даже ужас матери, которой нечем накормить ребенка. И все это время она держала ящички запертыми, чтобы делать все, что нужно, не тратя силы на мысли об утраченном.
