Игорь Волознев - Мы на «чертовом» катались колесе
Когда раздался телефонный звонок, они обе — мать и дочь — вздрогнули и посмотрели на аппарат. Марина подняла трубку.
— Алло.
Настя навострила уши и так и впилась в нее глазами.
— Рисуй, — отмахнулась мать. — Это тетя Таня звонит.
Девочка вернулась к своим карандашам. Тетю Таню — Маринину подругу из магазина — она знала.
У Татьяны на уме было только одно: кинофестиваль и мировые знаменитости, приехавшие в Москву.
— Сэндз завтра собирается на спектакль в «Современник», — сообщила она заговорщическим тоном. — Слушай, сгоняем завтра туда, а? Есть шанс выцарапать у него автограф!
— Я не пойду, — ответила Марина. — Завтра выходной, мы с Настькой в зоопарк собрались.
Татьяна еще минут двадцать занимала ее разговором и в конце концов уговорила пойти на какой-то расхваленный в газетах польский фильм.
— Мама, мы завтра идем в зоопарк? — обрадовалась Настя, которая, конечно, слышала каждое слово.
Про зоопарк Марина сказала, чтобы только отделаться от охоты за автографом Сэндза, но теперь и перед дочкой приходилось оправдываться. Глядя на оживившуюся Настю, она задумалась: в самом деле, не пойти ли завтра в зоопарк?
— А папа пойдет с нами?
— У него не будет времени. — Марина старалась говорить ласково. — Я же тебе сказала, что он занят.
Девочка приуныла и снова взялась за карандаши. Она рисовала до тех пор, пока мать не уложила ее в постель. Потом легла и сама, хотя знала, что вряд ли заснет. Повторится то, что было с ней пять лет назад, вскоре после расставания с Ронни. Сладостные минуты, навсегда оставшиеся в прошлом, снова всплывут в ее памяти и будут мучить, возбуждая боль и тоску. И наступит момент, когда в горячечном состоянии полубодрствования-полусна ее начнут одолевать фантазии с Ронни Сэндзом в главной роли. Снова и снова она будет сдаваться его губам и рукам… За эти годы душевные раны успели зарубцеваться. Она уже почти выкинула Ронни из памяти, начала новую жизнь. И вот теперь все повторяется…
4
Проснувшись утром, Марина потерла виски. В голове тупо билась боль. Сейчас, когда в окно били яркие солнечные лучи, все происходящее с ней представилось Марине совсем в другом свете. От ночных переживаний не осталось и следа, если не считать этой несильной головной боли. Она решительно встала с постели и направилась в ванную. Пора наконец распрощаться с прошлым. Вспоминать любовь — жестокое и бессмысленное занятие, которое ни к чему хорошему не приведет.
Настя уже расхаживала по комнате. Увидев, что мать проснулась, она включила телевизор. Сейчас должна была начаться ее любимая детская передача. После ванны Марина оделась по-домашнему: в джинсы и легкую блузку, нанесла на лицо необходимый минимум косметики и занялась завтраком. Настя крутилась рядом и поминутно спрашивала про зоопарк.
— Пойдем, если только будешь вести там себя хорошо и не убежишь от меня, как в прошлый раз, — пообещала наконец Марина.
Они завтракали на кухне, сидя за небольшим столиком, когда в квартиру позвонили. Теряя второпях шлепанцы, Марина побежала к двери. Настя сейчас же положила вилку и, замирая от любопытства, устремилась за ней. Марина заглянула в «глазок». В груди гулко стукнуло сердце. Предчувствие ее не обмануло: на лестничной площадке, держа в руках цветы и небольшой сверток, стоял Ронни Сэндз собственной персоной!
Она растерялась до того, что не нашла ничего лучше, как спросить: «Кто там?» — хотя прекрасно знала кто.
— Это я, Ронни. Пришел повидаться с Настей.
— Мог бы по телефону позвонить.
— Настя обещала мне рисунок.
Марина покосилась на дочку. Услышав голос Ронни, та стояла в напряженном ожидании, не сводя с матери широко раскрытых глаз.
— Хорошо, я вас впущу, — сказала Марина по-английски, — но обещайте, что ваш визит продлится недолго.
«Цветов не возьму», — подумала она, раскрывая дверь.
Улыбающийся Ронни, с букетом алых роз, в светло-синих джинсах и мерной шелковой рубашке, распространяя аромат одеколона, шагнул в прихожую.
— Это тебе. — Он протянул Марине цветы.
Он был настолько неотразим, что она как загипнотизированная взяла их и пробормотала:
— Спасибо.
— Сказать по правде, я не ожидал, что ты впустишь меня в квартиру, — добавил он по-английски.
Марина опомнилась. Ей не следовало принимать такой подарок, но раз уж взяла, то делать нечего. Не возвращать же цветы обратно. Это выглядело бы совсем глупо.
— Все же предупреждаю, что к разговору о передаче вам дочери я возвращаться не намерена. — Она произносила английские слова ровным, негромким голосом, даже с легкой улыбкой, чтобы по ее интонации дочь не догадалась о напряженности в их отношениях.
— Я же говорю, что пришел к дочке за рисунком, — ответил он и, обернувшись к Насте, сказал по-русски: — Ты мне что-то обещала, помнишь?
— А как же! — ответила девочка, бросилась в комнату и тут же вернулась с раскрашенными листами.
Ронни взял их и начал рассматривать.
— Неужели ты сама это нарисовала?
— Да, для вас! — кивнула Настя и почему-то потупилась.
— Хорошие рисунки, — одобрил Ронни. — Попугай очень похож. А это кто?
Девочка рассмеялась.
— Бегемот!
— Правда? А я и не догадался сразу.
Вскоре они оба весело болтали, стоя в прихожей и разглядывая рисунки. Настя непринужденно, с чисто детской непосредственностью разговаривала с Сэндзом, но иногда вдруг начинала стесняться. А он, бросая взгляды на Марину, которая молча следила за ними из раскрытых дверей комнаты, был в восторге. Он вполне серьезно, без сюсюканья, общался с девочкой на ее уровне.
— Да, совсем забыл, — он протянул Насте сверток. — Я подумал, что ты, должно быть, исписала все свои карандаши, когда рисовала мне попугая, и принес тебе вот это.
Настя сразу схватила подарок и лишь потом догадалась вопросительно посмотреть на мать. Марине ничего не оставалось, как кивнуть. Девочка оживилась.
— Спасибо, — сказала она и развернула бумагу.
В свертке оказалась коробка с набором цветных фломастеров. Настя была очень довольна.
— А можно, я вам еще что-нибудь нарисую?
— Конечно! Кого ты хочешь нарисовать?
— Винни Пуха!
— Это будет здорово!
— Только давайте рисовать после завтрака, — вмешалась Марина, увидев, что дочь с фломастерами направилась к столу, на котором лежали чистые листы. — Мы сейчас завтракаем, — повернулась она к Ронни. — Если хочешь — присоединяйся.
— Да, папа, пойдем! — Настя шагнула к нему и несмело взяла за руку.
Ронни посмотрел на дочку сверху вниз и ощутил, как его захлестывает счастье. Он моргнул, не позволяя слезам выступить на глазах, и, ни слова не говоря, боясь, что дрожь в голосе может выдать его чувства, пошел за девочкой в кухню.
