Фредерика Грэхем - Твое нежное имя
– Кажется, я чувствую запах кофе?
Мари просияла.
– Джис, садись. Сейчас налью горяченького.
Он знал, что тем самым доставляет ей удовольствие. Она явно была в восторге оттого, что может что-то сделать и для него.
– Спасибо, – сказал Джизус, принимая от нее горячую чашку. – Ты хорошо выспалась?
– Очень.
Мари не добавила, что впервые с тех пор, как пришла в сознание, чувствовала себя в достаточной безопасности, чтобы позволить роскошь безмятежного сна. Она проснулась удивительно свежей, вспомнив, что Джизус спит на соседней кровати.
– Мари как раз рассказывала о себе. – Диген ел сладкую кашу, приготовленную из детского питания. Девушка отвернулась от Джизуса и наблюдала с благоговейным восхищением, как каша, ложка за ложкой, исчезает под его необыкновенными усами. – Ты никогда не думал о том, чтобы привлечь Чака к этому делу? – спросил Бенни.
– Он уже привлечен.
– Кто этот Чак? – спросила Мари, потягивая кофе, первую чашку с той поры, как пришла в себя в госпитале.
– Чак – это тот человек, с которым прошлой ночью мы встретились в вестибюле, – ответил Бертон. – Он был одним из полицейских, которые доставили вас… тебя в приемный покой.
Лицо Мари вытянулось, она поставила чашку на стол.
Диген взглянул на нее с ободряющей улыбкой.
– Бертон никогда не рассказывал о своем детстве?
Девушка покачала головой.
Бен покончил с кашей и протянул упаковку Джису, тот с отвращением поморщился. Пожав плечами, Диген обернулся к Мари.
– Джизус, Чак и я были тремя мушкетерами. Один за всех и все за одного. Чак стал полицейским, что стало с Джисом – вы знаете, а вот еще и я.
– Давай не будем уточнять, что вышло из тебя, – сказал Бертон полушутя.
– Джис и Чак до сих пор пытаются переделать меня, – объяснил Бенни девушке.
– Мне нравятся ваши рисунки. – Мари показала на несколько небольших акварелей с видами Чикаго и Мемфиса, беспорядочно развешанных над столом.
– Как вы догадались, что они мои?
Она собралась было объяснить. Но, не подобрав нужных слов, сдалась и пожала плечами.
– Они похожи на вас. Резкие, темные линии и туманное, почти абстрактное содержание. Кстати, совсем неожиданное использование акварели для таких сюжетов.
На большинстве рисунков были изображены сцены из жизни трущоб. На одной был старик, который сидел на крыльце, опустив голову на руки.
– Вы очень хороший, только они много чего говорят о вас, не правда ли?
Бенни и Джизус оторопело уставились на нее. Наконец Диген повернулся к другу:
– Я понимаю теперь, почему ты выкрал ее оттуда.
– Да.
Девушка растерянно улыбалась, пытаясь понять, что именно эти двое имели в виду.
– Вам нужно поесть, – Бенни поднялся. – В холодильнике полно еды. По дороге домой я зашел в магазин. – Он открыл дверцу, приглашающе махнув рукой. – Угощайтесь. А я пошел спать.
– Бен?
Он обернулся от двери и улыбнулся молодой женщине, которая так точно сумела разглядеть чужую душу.
– Мне неудобно просить, но нет ли у вас какой-нибудь одежды, которую я смогла бы надеть? Если нужно, я ее выстираю, но…
– Я принесу несколько вещей на выбор. Вы такая маленькая, боюсь, что на вас все будет висеть, но, в любом случае это лучше, чем плащ.
Бенни вернулся с целым ворохом джинсов и маек.
– Здесь есть пара брюк на резинках, которые, возможно, подойдут, если их подвернуть, и пара рубашек, которые сильно сели, с тех пор как я купил их.
Мари чувствовала себя так, как будто получила целую коллекцию из дома моделей.
– Спасибо. Так приятно будет выбраться из этой больничной рубашки. Извините меня. – Забрав с собой всю кипу, она вышла в спальню.
5
Ночь была теплой и влажной, магнолии на заднем дворе дома Дигена наполняли воздух сладким ароматом с привкусом лимона. Девушка сидела под деревом на деревянной скамье и слушала пение птиц, смешанное с рок-музыкой соседского радио. Она закрыла глаза и старалась сосредоточиться. Обнаружилось, что чем больше усилий прикладывает она, пытаясь восстановить подробности своей жизни, тем хуже у нее это получается. А если она просто отдается течению мыслей, никуда их не направляя, они как будто приближают ее к прошлому. Порой ей казалось, что еще немного – и она все вспомнит.
И влажный воздух под деревьями был хорош, и даже редкие комары, звенящие над ухом, не портили общей картины, и все же что-то в мире было не так. То ли воздух был слишком неподвижен то ли далекое пение птиц – слишком мелодично.
– Мари?
– Я не знала, что вы вернулись.
Девушка жестом пригласила Джиса присесть на скамью, не зная, что уместнее – «ты» или «вы». Он уходил, чтобы купить кое-что в ближайшей аптеке. Вместо того чтобы приучать себя обходиться без него, Мари без него тосковала.
– Чем ты занималась?
Девушка не сразу нашлась, что ответить.
– Познавала ночь, – сказала она, наконец.
– Ну и как, знакомое ощущение?
– И да, и нет.
– Хочешь, поговорим об этом?
Ее мысли блуждали настолько далеко, что она не сразу поняла его вопрос.
– О чем?
– О впечатлениях от ночи.
Ей вовсе не хотелось обсуждать нюансы своей потерянной памяти. Ей хотелось просто сидеть здесь, под этим темным небом, и чтобы руки Бертона обнимали ее. Девушка желала прижаться к нему и ощутить на губах его поцелуй. Ей хотелось услышать, как это будет – почувствовать его прикосновения. Ей хотелось не лечения, а объятий врача. Она нервно поднялась и, отойдя на шаг, прислонилась к дереву.
– Разговоры не помогут.
Джизус почувствовал ее внезапное отчуждение.
– Что-то случилось?
– Просто я не настроена сегодня быть объектом медицинского исследования.
– А что, разве прежде была им?
Она стояла и смотрела на него при свете луны. За те два дня, что она провела вне стен госпиталя, они редко оставались вдвоем. Их отношения, не связанные теперь больничными условностями, стали напряженными и непредсказуемыми. Мари подозревала, что их желание избегать друг друга было взаимным. Она собралась было ответить, когда высунувшийся из задней двери дома Бенни прервал их разговор.
Мари лежала в постели без сна и прислушивалась к тяжелым шагам Бертона в гостиной. Их отношения так осложнились, что она иногда уже не понимала, что же происходит. То он был нежным и внимательным, то становился вдруг крайне раздражительным. Она знала, что его мучает перспектива потерять работу. Но неуравновешенность была вызвана не только этим. Бертон, так же как и она, не видел ясности в их отношениях.
Безусловно, он испытывал к ней нечто большее, чем сострадание или даже дружбу. Мари не знала, как можно назвать это чувство. Она была не настолько наивна, чтобы надеяться на любовь. Бертон был не из тех, кто легко влюбляется, хотя, если бы это и случилось, то он отдался бы чувству без остатка. Но если уж он полюбит, то это будет женщина, которой он сможет доверять, а не та, прошлое которой туманно и темно.
