Триш Уайли - Улыбка ангела
Перед ее мысленным взором снова возник тот день, но только сейчас она поняла, почему Деклан Мерфи улыбался, сжимая в руке траву.
— Неудивительно, что ты довела себя до такого состояния, — пробормотал Эймон, усаживая ее на стул. — Держать все это в себе столько месяцев, зная, что самобичевание навредит ребенку. Наверное, с тех пор, как это произошло, ты не знала и дня отдыха и, если бы я не приехал, так и родила бы где-нибудь в конюшне или на дорожке к ней.
От его доброты и нежности у нее защипало в глазах. Колин сделала движение, чтобы вырваться из его успокаивающих объятий, но Эймон не позволил.
— Нет уж, сиди, — добродушно проворчал он. — Иначе устроишь мне настоящие преждевременные роды, а я не уверен, что переживу подобное зрелище. И прекрати винить себя, слышишь?
— Я не могу, — глухо сказала она.
— Можешь. Ты должна, — поправился он. — Ради ребенка. И ради меня. Ты столько лет провела рядом с моим отцом, что сейчас стала самым близким и родным мне человеком. Разве я могу тебе не помочь, когда ты в этом так нуждаешься?
— Но...
— Тихо, — он приложил палец к ее губам, призывая к молчанию. — Ни слова больше. Я ведь сын своего отца, помнишь? А значит, я так же упрям, как и он, поэтому тебе не удастся меня переубедить. — Он лукаво ей улыбнулся и вдруг поцеловал.
Колин сидела, почти не дыша. Закрыв глаза и отдавшись его поцелую, она не могла поверить, что сбываются ее самые смелые мечты и ее целует не кто иной, как Эймон Мерфи. И пусть этот поцелуй был скорее братским утешением, чем поцелуем страсти, она чувствовала, как все в ней оживает и тянется к нему навстречу.
Когда он оторвался от нее, из ее груди вырвался вздох сожаления. Она открыла глаза и увидела прямо перед собой его лицо и глаза, ласково глядящие на нее.
Эймон поднял руку и провел по ее щеке костяшками пальцев, дотронулся до ее мягких полураскрытых губ. Почувствовав шероховатую неровность его пальцев, она взяла его за запястье и, посмотрев на его ладони, ахнула:
— Что ты делал со своими руками?!
Эймон усмехнулся.
— А что ты думаешь, я с ними делал, если на них появились мозоли?
— Ты работал, — с укором сказала она и посмотрела на него. — Почему ты не намазал их мазью, глупый мужчина?
Эймон был тронут, но просто пожал плечами.
— Это не так уж и важно. Обычные трудовые мозоли. Вчера я был как кипящий котел. Надо же мне было как-то его погасить. Вот и скосил траву на дальнем пастбище.
— Всю?!
— Если ты собираешься назвать меня «глупым» снова, хорошенько подумай, — предупредил он. — Но если ты хочешь еще один поцелуй, можешь рискнуть. — В его глазах засверкали веселые искорки.
— Лучше я обработаю тебе мозоли, — поспешно сказала Колин и потянулась к аптечке.
— Жаль, — обронил Эймон. — Хотя, возможно, это мудрое решение.
— Вместо того чтобы косить мне траву, ты должен был меня ненавидеть.
Он поймал ее за запястье.
— Я уже устал повторять, — процедил он сквозь сжатые губы. — Мне не за что тебя ненавидеть, но если ты не прекратишь напоминать мне об этом, то я за себя не ручаюсь.
— Ты бы меня ударил? — спокойно, почти безразлично поинтересовалась она.
— Да что за черт! — выругался Эймон, отбрасывая ее руку как ужаленный, и вскочил на ноги. Стул с грохотом покатился.
— Я думала, ты разозлишься, — покаянно произнесла она.
— И обвиню тебя во всех смертных грехах? И пойду молотить кулаками, как когда-то случалось в барах? Да за кого ты меня принимаешь? — Он немного смягчился, видя ее потерянное лицо. — Если я и был на кого зол, то уж точно не на тебя. Ну, теперь-то ты мне веришь? Сколько уж можно толочь воду в ступе? Нам ведь еще столько предстоит сделать. Вместе.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
К обеду Колин совсем расклеилась, чувствуя себя после бессонной ночи и разговора, который наутро состоялся с Эймоном, так, словно она провела эти сутки, катаясь на американских горках.
За чашкой утреннего чая Эймон изложил ей свой план по восстановлению фермы. Он показался ей продуманным и основательным. Вот только смотреть ему в глаза она не могла. Ее взгляд невольно останавливался на его губах, которые вызывали в ее памяти воспоминание о его поцелуе. Тревожный звоночек, звеневший в ее голове с каждым днем все громче, загремел как церковный набат.
Она отчетливо осознала, что ее детская влюбленность не только не прошла, но может перерасти в более серьезное и глубокое чувство. Если уже не переросло. После того, как она во всем призналась Эймону, с ее души словно камень свалился. А когда он повел себя к ней так по-доброму и почти убедил ее, что не винит ее в смерти своего отца, она почувствовала к нему такой прилив благодарности, что чуть не расплакалась.
— Значит, так. — Эймон отодвинул от себя кружку. — Сначала ты пьешь чай. Затем идешь к себе и постараешься хотя бы немного поспать.
— А как же лошади? — попыталась было возразить она.
Он нахмурился и твердым голосом повторил:
— Пьешь чай и идешь спать. О лошадях я позабочусь. Если что, обращусь за помощью к твоим помощницам. Твоя задача — позаботиться о себе и ребенке.
— Но деньги...
— Господи, а ты-то в кого такая упрямая? — не выдержав, воскликнул он. — Тебе же сказано, что я обо всем позабочусь. Деньги для меня не проблема. Откровенно говоря, это самая простая и легкая часть из того, что мне предстоит сделать.
— Мне?
— Нам предстоит сделать, — поправился Эймон.
Колин кивнула, испытывая двойственные чувства. С одной стороны, она была рада, что сегодня у нее нежданно появился выходной, но с другой...
— Я не могу принять твои деньги.
— Это еще почему? — Он удивился. — Разве ферма принадлежит не мне? И потом, как ты сама заметила, это мои деньги и я волен делать с ними все, что захочу. А сейчас я хочу их потратить.
— Конечно, твои деньги не будут лишними, но ты не боишься, что выбросишь их на ветер?
Эймон призвал себя к терпению. Колин слишком привыкла управляться со всем одна, убеждал он себя, так что ей нужно дать немного времени привыкнуть, что теперь решение принимает не она одна.
— Я так не думаю. Конечно, дела идут не блестяще, но ферма стоит денег, пусть сейчас за нее много и не дадут.
— А лошади? Я не позволю тебе продать их! Без них это уже будет не «Инисфри».
Эймон чуть улыбнулся.
— Даже в мыслях не было. Успокойся, дорогая. Ни ферме, ни твоим четвероногим питомцам ничего не угрожает.
От слова «дорогая», сказанного таким снисходительным тоном, ей захотелось завыть в голос.
Она вовсе не так беспомощна! И не ребенок, чтобы с ней сюсюкались. Если бы не беременность, она бы работала не покладая рук и рано или поздно выбралась бы из этой ямы.
