Карла Кэссиди - Навек с любимым
Фрэнсин почувствовала, как рушится весь ее мир, вся окружающая реальность. Поппи болел? Я не припомню, чтобы он когда-нибудь просто неважно себя чувствовал. Сердце ее сжалось, когда она представила его себе на больничной койке, одинокого, без близких, которые могли бы ему помочь.
– Но теперь с ним все в порядке? – тревожно спросила она.
– Похоже, в порядке, – согласился Трэвис. – Не беспокойся, он не заставит тебя остаться, спекулируя на твоем чувстве вины.
Фрэнсин напряглась.
– Ты пытаешься заставить меня почувствовать себя виноватой? – Она наполнила раковину мыльной водой, потом погрузила стеклянный графин в пену. – Поэтому ты рассказал мне о его сердечном приступе? Или ты пытаешься заставить меня и на сей раз остаться здесь?"
– Ничего я не пытаюсь, – ответил Трэвис, и в голосе его прозвучала нотка раздражения. – Я просто подумал, что тебе следует узнать, что Поппи было плохо.
– Мне жаль, что Поппи болел, однако его здоровье не остановит меня: я все равно уеду в Нью-Йорк, вернусь к моей прежней жизни. – Она протерла тряпкой кофейник внутри. – Он пять лет жил без меня и переживет, если я снова уеду. – И добавила про себя: а кроме того, Поппи сейчас себя неплохо чувствует.
– Правильно. Да помогут небеса любому, кто встанет на пути у Фрэнсин Уэбстер и помешает ее мечтам стать кинозвездой.
Вдруг все остатки прежней дружбы, все воспоминания о прошлой любви исчезли, растворились в этих суровых, горьких словах.
Она отвернулась от раковины и посмотрела на него.
– Знаешь, о чем я думаю, Трэвис? Я думаю, ты завидуешь, потому что я набралась мужества пять лет назад и уехала отсюда, чтобы добиться для себя лучшей жизни. – Вся обида, что таилась у нее на сердце, мгновенно выплеснулась, перейдя в злость.
Трэвис встал, распрямив плечи. На скулах его заиграли желваки.
– А ты злишься потому, что я не поехал с тобой. Потому что в первый раз за всю нашу жизнь я сказал тебе «нет». У меня была мать, которая зависела от меня, и две маленькие сестренки, которым я нужен был здесь.
– Прошу прощения, – сердито отозвалась она. – Посмотри правде в глаза, Трэвис. Ты просто струсил.
Она услышала, как он едва не поперхнулся от ее слов. Опасная молния промелькнула в его глазах, но ей было все равно. Целых пять лет она размышляла над тем, что, наверное, Трэвис недостаточно любил ее, чтобы уехать с нею вместе.
– Ты боялся уехать, боялся расправить крылья и полететь. А я полетела… и собираюсь продолжить полет.
– Куда подевалась прежняя Фрэнсин, которую я помню? – ответил он, вытащил из кармана бумажник и бросил на стойку пару долларов. – Никогда не наносившая удары, никогда не упрекавшая того, кто ее любит.
– О, пожалуйста, снова расскажи мне, как сильно заботился обо мне Поппи, когда я была маленькой. Расскажи мне о любви, которую он выплескивал на меня, о его строгих правилах. Воспитывать меня было для него долгом, обязанностью, которую он просто терпел, и ничего больше. – Она схватила тарелку и чашку, опустила их в мыльную воду, потом снова повернулась к нему. – И давай поговорим о том, как ты заботился обо мне. Посмотри правде в глаза, Трэвис. То, что мы испытывали друг к другу, не имеет никакого отношения к любви. Мне нужен был кто-то, кто заботился бы обо мне, а ты подпитывался моей злостью потому, что был слишком труслив, чтобы злиться самому.
– Ты уже два раза назвала меня трусом, Фрэнсин, – сказал он и прищурился, его голос стал угрожающе тихим. – Я знаю, кто я, знаю, что я за человек, и тот выбор, который я сделал, 'не имеет никакого отношения к трусости.
Он пошел к двери, сжимая и разжимая кулаки. Дойдя до двери, он повернулся к ней. Глаза его все еще были темными от гнева.
– Я уже просил тебя, чтобы ты надолго здесь не задерживалась, Фрэнсин. А ты, я думаю, и так слишком здесь задержалась. – И с этими словами колокольчик пронзительно зазвенел, а Трэвис, хлопнув дверью, стремительно вышел.
Фрэнсин подавила в себе желание швырнуть ему в спину влажное полотенце, вместо этого она подошла к двери, перевернула табличку на «Закрыто» и заперлась.
Потом пошла назад к стойке, ничего не видя от слез. Она никогда не была плаксой, но сейчас ей хотелось всласть поплакать, освободиться от накопленной злости.
Я сказала то, чего не собиралась говорить. Обидные, отвратительные вещи. У меня от этих слов горечь во рту. А он отвечал по-доброму. Я же, как эгоистка, несла какую-то чушь. Как получилось, что простой разговор о яблочном пироге вырвался из-под контроля? И почему то, что началось с приятных воспоминаний о прошлом, превратилось в безобразный поединок, разбередивший старые раны?
Фрэнсин закончила мыть последнюю тарелку, вытерла руки и еще раз села за стойку. Она была слишком расстроена, чтобы ехать прямо домой.
Известие о сердечном приступе Поппи наполнило ее душу холодом. Поппи всегда казался таким сильным, таким несокрушимым.
Но теперь с ним все в порядке, снова сказала она себе. Не получится так, что я покидаю его больным и беспомощным. Он такой же сильный и энергичный, каким был всегда. У меня нет причин менять свои планы.
Она прекрасно понимала, почему разговор с Трэвисом вышел из-под контроля. Весь сыр-бор разгорелся из-за того, что она, несмотря на свои намерения высказать обратное, беспокоилась о том, что о ней подумает Трэвис. А из того разговора, что у них сейчас состоялся, было понятно, что он невысокого о ней мнения.
Трэвис не мог припомнить, когда в последний раз он был так рассержен, потом понял наконец, что вообще никогда в жизни ни на кого не злился.
По дороге домой он несколько раз делал глубокие вдохи, пытаясь совладать с эмоциями. Как же так получается, что она до сих пор не отпускает мою душу? Почему меня волнует все, что она обо мне думает?
«Трус». Это слово звенело у него в ушах, и он крепче сжал руль; новая волна негодования вновь нахлынула на него. Она думает, что я был трусом потому, что не сбежал с ней и не осуществил ее мечту. Ее мечту, но не мою.
Он теперь догадался, что, когда они вместе мечтали о чем-то, она думала только о своих планах, но никогда – о его.
Повинуясь внутреннему импульсу, он, вместо того чтобы поехать к дому, повернул к сестре. Ее муж работал во вторую смену и не должен был вернуться домой раньше полуночи, так что Трэвис знал, что Сьюзи сейчас одна.
Как он и ожидал, едва машина въехала на площадку аккуратного, уютного фермерского домика, в окне гостиной вспыхнул свет.
Трэвис выключил двигатель, но остался сидеть в грузовике, пытаясь прогнать остатки злости, прежде чем войти в дом. Проклятая, Фрэнсин! В первый раз за столько лет он спросил себя, правильное ли решение принял тогда, пять лет назад, и неужели и правда оттенок трусости был в его действиях.
