Анастасия Доронина - Все только начинается
Я остановилась на пороге, забыв выпустить ручку двери. Я не знаю, что произошло, честное слово — не знаю! Но от этой широкой спины, обтянутой белым халатом, потому что руки он держал в карманах очень глубоко, от этой спины — всего лишь спины! — веяло таким спокойствием, такой силой и добротой, что мне немедленно захотелось сесть рядом с ним, вот с таким, какой он есть, пусть даже он продолжает стоять ко мне спиной — и закрыть глаза. И наслаждаться его теплом… внутренним теплом. Доктор Шацкий еще не обернулся ко мне, а я уже чувствовала, как это тепло исходит от него волнами. Как от печки.
Все еще не зная, что я тут, Шацкий медленно вынул руку из кармана, снял с головы врачебную шапочку, потер лоб, продолжая думать о чем-то… Гаснущее вечернее солнце последний раз брызнуло сквозь прорези жалюзи, осветив снежно-белую шапку волос.
Возле меня медленно прошло какое-то воспоминание.
— Вы ко мне? — Человек у окна обернулся.
И я его узнала! Седые волосы — как бросалась в глаза эта ранняя седина! — темные, почти черные глаза. Крупный античный нос, треугольный, резко вычерченный подбородок… Я даже не знала, что все эти черты настолько врезались мне в память, с того самого вечера, когда я кинулась под колеса его автомобиля!
— Так вы ко мне?
— Я — к вам… Здравствуйте.
— Слушаю вас.
Легкой пружинящей походкой он отошел от стола и уселся в кресло возле стола. Приготовился слушать.
— Вы не узнаете меня? Совсем не узнаете?
Зачем я это спросила? Глупо. Глупо. Глупо.
— Простите?
— Мы виделись один раз… При обстоятельствах, довольно… глупых. Вы чуть было меня не задавили.
Слава богу, он не стал изображать на лице вежливое нетерпение! Внимательно смотрел черными глазами доброго колдуна и пытался припомнить.
И он вспомнил!
— Позвольте-позвольте… Ну как же! Девушка, презирающая правила дорожного движения! Которая называла себя Бабой-Ягой и не верила, что она на самом деле очень привлекательна!
Шацкий добродушно рассмеялся, запрокинув голову и потерев пальцем переносицу. Я тоже улыбнулась — так вкусно, мягко, журчаще звучал этот смех.
— Я о вас потом долго вспоминал, — сказал он, усаживаясь в кресле поудобнее. — И очень жалел, что не удосужился, как говорят некоторые легкомысленные юнцы, отхватить телефончик. Редко встретишь такую порывистую особу: сначала она бросается тебе под колеса, как будто жизнь до последней степени ей опротивела, а затем с чисто женской непоследовательностью обижается, когда ее сравнивают с ведьмой из детской сказки… на которую, кстати сказать, вы совершенно не похожи.
— Вы хотите сказать, что я совершенно непривлекательна? — спросила я упавшим голосом.
Ответом мне был новый взрыв смеха:
— Это замечательно, честное слово! Теперь вы скажете, что пришли удалить себе передние зубы, нарастить клыки, перебить позвоночник — потому что я вас убедил!
На этот смех невозможно было обижаться — можно было только улыбаться ему в ответ.
— Как вас зовут, девушка из сказки?
— Татьяна…
— И имя-то у вас самое романтическое! Ну-с, слушаю вас! И с удовольствием слушаю!
— Я пришла… гхм. — Меня вдруг одолел такой кашель, что я смутилась и покраснела. Очень не хотелось говорить именно ему, зачем я здесь. Право же, вот именно ему — очень не хотелось.
— Смелее. Врачу можно сказать все. — Глаза у него улыбались.
Я на секунду зажмурилась, тряхнула головой и бросилась с головой в омут:
— Я хочу сделать себе пластическую операцию. Реклама в газете утверждала, что в вашей клинике врачи могут сделать неотразимой любую женщину, после чего «жизнь засияет неизведанными прежде красками» . А мои обстоятельства сложились так, что я вот уже долгое время пребываю только в одном, сером цвете. Серое, серое, все кругом серое, и мне это надоело!!!
Последние три слова я не сказала — выкрикнула. И почувствовала, как снова перехватывает дыхание. Я изо всех сил старалась сдержать слезы, но они текли!
Черные глаза смотрели на меня без жалости — как я была им за это благодарна! Но вместо жалости в этих глазах были сочувствие и понимание. Все то, чего мне так не хватало вот уже много, много лет — сочувствие и понимание!
— Милая моя, — тихо сказал Шацкий, нагнувшись через стол. — Сейчас я совершу величайшее преступление в сфере частной коммерческой медицины: буду отговаривать клиентку от операции. Вы хотите изменить внешность? Зачем? Если вы не знаете точно, зачем вам это надо, то и делать этого не нужно.
— Но я знаю! — возразила я. — Конечно, я не настолько глупа, чтобы думать, будто вы способны вернуть мне вторую молодость, но сейчас пластическая хирургия, я читала об этом, она способна творить чудеса! И изменить человека до неузнаваемости! А сейчас я, вот такая, какая есть, какая сижу перед вами, — сейчас я себя ненавижу! Такую — меня нельзя любить! И не говорите мне дежурных комплиментов, я знаю, что меня нельзя любить, потому что… потому что он бросил меня! В этом нелегко признаваться — если бы вы только знали, как нелегко! Но это так! Вся эта история вдвойне уродлива именно потому, что банальна: меня бросил муж, и я никому не нужна, и если я не найду в себе силы хоть что-нибудь изменить — то больше такой жизни мне не вынести! Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ВЫНОСИТЬ ВСЕГО ЭТОГО — можете вы понять?!!
— Могу, — ответил он коротко.
Встал и, не глядя на меня, снова подошел к окну. Повернулся ко мне спиной — это было бы весьма невежливо, если бы все его медленные движения не говорили о том, что сделал он это ненамеренно.
— Древние мудрецы утверждали, что Господь посылает нам страдания не для того, чтобы нас умертвить, а для того, чтобы дать нам новую жизнь, — негромко сказал он после паузы. И продолжил, все так же не оборачиваясь: — Подчас в это трудно, почти невозможно поверить: неужели за физическими, душевными муками кроются новые перспективы и горизонты совершенно иной жизни, неужели мы еще сможем подняться и начать новое, стремительное восхождение к вершине? Но все лучшее рождается в муках. Если у вас есть дети, то вы наверняка согласитесь с правотой этой истины… И зачастую гораздо чаще, чем вы можете представить, душевная боль и вера в себя идут по жизни рука об руку!..
— Ну да, — сказала я с недоверием, не отрывая взгляда от его спины, — сейчас вы мне скажете: для тех, мол, кто не падает духом, терзания и страдания — это ступень к тому, что вот-вот настанет окончательное счастье, да? Читала. В книжках.
— Окончательного счастья не бывает. В жизни вообще не бывает ничего окончательного. Жизнь — это не роман… Когда десять лет назад посадил жену и сына в самолет — они ехали отдыхать на Байкал, мы с таким трудом достали путевки! — и поцеловал их на прощание, и смотрел, как они шли на посадку и все оглядывались и оглядывались, и смеялись, и махали мне рукой — а потом, стоя у огромного окна аэропорта и еще чувствуя на своей щеке прикосновение головки пятилетнего сына, его мягкие, пахнущие ромашкой волосы, я вдруг увидел — там, в небе, — вспышку, огонь, искры, и черный дым повалил прямо из обломков… Я видел, как самолет развалился на части, еще не успев набрать высоту, и из него падали и падали люди… Я стоял — и смотрел, я ничего не мог сделать, вокруг меня бежали, кричали, рыдали — я только стоял и смотрел… И тогда, в ту же самую минуту, я понял, как вы сейчас, четко и окончательно, что жизнь моя кончена, вот здесь, в этом холодном зале аэропорта, что умер вместе с ними, вместе с женой и сыном… Если бы мне кто сказал тогда, что я смогу это пережить и впереди у меня еще много-много лет, и эти годы будут отнюдь не бессмысленными… Если бы мне кто-нибудь сказал это — я бы, наверное, избил его до полусмерти. Но вот они прошли, эти десять лет. И я живу…
