Валентин Афонин - Однажды навсегда
— О! У меня же что-то… должно быть где-то, совсем забыл… — и вскочил, зашарахался растерянно, потом кинулся к свалке на рояле и вытащил из-под журналов коробку с конфетами. — Ну-у, гениально, как раз на двоих понемногу, чудеса в решете. С едой-то у меня сегодня напряженка, но шоколад ведь тоже неплохо — калории!
— От таких калорий портятся зубы.
Она пошутила, конечно, и он с радостью подхватил:
— Это кто вам сказал такую дребедень? Мама?.. А ну-ка покажите…
Она не поняла.
— Зубы, зубы покажите!..
— А… — Она рассмеялась, невольно обнажив два ряда отборных, разумеется, зубов, как на рекламе зубной пасты.
— Ну вот, — поймал он ее тут же, — хорошие зубы. Свои?
— Как?! — наивно-изумленно хлопая ресницами. — Свои, конечно!
— Ну, значит, все в порядке. Вот эту смело ешьте, потом вот эту попробуйте, рекомендую. И будьте спокойны, вам уже ничто не повредит.
— Это в каком смысле?! — шутливо-возмущенно.
— В абсолютном!
— Ну… — Решила, видимо, что это не так уж плохо, — спасибо.
— На здоровье. Да и не за что.
Она выбрала конфету, с любопытством аккуратно надкусила, посмотрела на начинку в оставшейся половинке и, довольно хмыкнув, детским жестом приставила ее к своим глазам, показав и ему, похвастав словно, потом, как маленький зверек, быстро отправила ее вслед за первой половинкой в рот и, жуя и блаженствуя, закачавшись, будто маятник, потянулась к чашке с кофе.
Пряча восхищенную улыбку и стараясь не смотреть, как она вкусно ест и пьет, он тоже взял себе конфету и снова присел на диван, придвинув к себе свою чашку.
— У нас в классе… еще в школе… до пятого… училась одна отличница… тонконогая, светловолосая… И все пацаны были в нее влюблены… И я — тайно…
Она беспечно улыбалась, вряд ли понимая, к чему это сказано.
А он… — ему просто вспомнились детские ощущения: та же слабость, захватывающая дух, головокружение…
Вдруг среди привычной относительной тишины с улицы — через форточку — ворвался в комнату шипящий гул множества моторов.
Очевидно, по проспекту проезжала какая-то тяжелая автоколонна.
Гул и шипение накатывались и откатывались, как волны прибоя, но что же это? Странно.
В поисках разгадки он потянулся к балкону, раздвинул шторы, прилип к стеклу, загораживаясь ладонями от комнатного света.
Внизу — за балконом — происходило нечто небывалое: слева направо в призрачно-желтом ночном освещении сурово и мощно проносились одна за другой причудливо распластанные в этом ракурсе огромные темно-красные, ярко сверкающие синими мигалками пожарные машины. Сирен почему-то не было — наверно, потому что ночь.
Но пожарный автопоезд вдруг словно оборвался, кончился.
Вмиг опустевший серый асфальт с белыми продольными полосами разметки посередине вздохнул, как живое существо, затихая, успокаиваясь и благодарно впитывая в себя мерцающие белым золотом водяные дорожки.
Однако — неплохая тема! И, таинственно улыбаясь, он оторвался от окна, повернулся в комнату.
Гостья — ах нет, забыл, хозяйка, госпожа! — оставалась на том же своем месте, на диване, за столиком с кофе, и спокойно-вопросительно смотрела ему в глаза: ну, дескать, что там?
А там, за его спиной, на улице, снова накатился шумный вал и прокатился-откатился, угас, растворился вдали, как и все предыдущие, и в наступившем затишье невольно ожидалось, что вот-вот опять возродится знакомый шипящий гул и еще одна запоздавшая громадина промчится мимо, догоняя остальных, но вместо нее вдруг смешно прошелестела, как ветер в листве, мирная, никуда не спешащая легковушка — наверное, такси или частник в поисках клиентуры.
— Где-то что-то горит, — объявил он беспечно, с улыбкой.
— Понятно… — Она тоже улыбнулась, еще не понимая его игры, но и не собираясь ханжить по поводу неизвестного, быть может, несуществующего пожара.
— Си-ильно горит, — настаивал он, загадочно интригуя как бы, а на самом деле пользуясь случаем, чтобы наглядеться на нее без стеснения.
— Ну… и что? — улыбалась она.
— Ну как же, здрасьте, может, это конец света наступает!
— Ну и пусть… — Ах как сказала!
— Пусть! — подхватил он с жаром. — Жаль только — кофе остывает. Надо бы допить — может, еще успеем? До конца-то…
— Попробуем…
— На-ли-вай! — скомандовал он себе. Однако возвращаться на диван побоялся. Сел в кресло, так спокойней. И, разливая в чашки кофейную гущу из джезвы, спросил: — Поставим еще?
— Нет, спасибо, достаточно…
Некоторое время, согласно и весело пережевывая конфеты и пригубливая из чашек, они спокойно обходились без слов, не находя новой темы и только улыбаясь впереглядку.
Но вдруг она, как бы между прочим, взглянула на свои наручные часы, и он испугался:
— Вы хотите уехать?
— Нет… — удивленно повела головой и пожала плечом.
— Попозже, ладно?
— Ладно… Теперь — часом раньше или позже — все равно.
— Конечно…
Он взялся за сигареты и робко предложил ей, словно подкупая и опасаясь, что она откажется.
Она действительно заколебалась, но, видимо, не стала расстраивать компанию.
Он зажег спичку — дружно задымили.
— А где же ваши родители?
Ох, он давно ждал этого вопроса и сразу напрягся, стараясь ответить как можно проще.
— В командировке.
— Вместе?..
— Да. Где отец, там и мать. Я к этому привык.
— А ваш отец — большой человек, наверно, да? — спросила вдруг она, с каким-то полунасмешливым отношением, словно утверждала не очень лестный для сына вывод.
— Почему?.. — Сердце его болезненно заныло в предчувствии чего-то еще более неприятного.
— Такая квартира… — И, как показалось ему, все с той же полунасмешливой улыбкой обвела глазами стены, потолок и обстановку.
— А какая?.. — спросил он со скрытым вызовом, в то же время мучительно краснея.
— Ну… не простая. Я бы сказала — шикарная.
— Да?.. — Он как бы с удивлением посмотрел вокруг, и вправду, не очень понимая, что такого шикарного увидела она среди этого хаоса, кроме коллекции безделушек и части отцовской библиотеки, да еще, пожалуй, и рояля, от которого даже однокурсники по театральному, не веря всерьез консерваторской необходимости в прошлом, почему-то приходили в насмешнический ажиотаж: «О! О! Рояль в кустах! Ну-ка сбацай, Вовка!..»
Или она имела в виду кубометраж?
А может, родительскую дверь (дверь в их спальню и отцовский кабинет), обитую блестящим коричневым дермантином с ватной прокладкой внутри, чтобы сынуля, в бытность свою вундеркиндом, не слишком докучал успехами на рояле.
