Валентин Афонин - Однажды навсегда
Но, впрочем, когда он вошел, она поспешно спустила ноги с дивана:
— Ой, извините, домашняя привычка.
— Да что вы! — запротестовал он, смеясь ужасно натянуто, и с ходу плюхнулся в кресло напротив. — Пожалуйста, сидите, как вам удобно!..
— Правда?..
— Конечно, о чем разговор!..
Она поколебалась немного и с удовольствием вернулась в свою излюбленную позу, напомнив Клеопатру на троне: в каждой руке по царскому причиндалу.
— Прекрасно, — сказал он. — И мне без хлопот. Не нужно быть слишком внимательным, предупредительным, не люблю это дело, не умею. О, кстати… — указал на ее туфли, — я вам дам что-нибудь полегче, можно?
Она опять — такая интересная привычка — пожала плечом, качнула головой и повела глазами:
— Если вам не трудно…
— Ну почему же не трудно? — возразил он, чуть ли не кувырком выкатываясь из кресла, подхватывая туфли и унося в прихожую. — Трудно, ужасно трудно, но для вас — чего не сделаешь!.. — И, откопав лучшее из того, что было, поскорей вернулся, скромно показывая изящные плетенки без пятки. — Вот такие, мамины, сойдут?
— Наверно… — улыбнулась, но что-то ее, кажется, смущало в его суесловной и чересчур бодряческой подвижности.
— Они новые, — молотил и молотил без остановки язык его, враг его, и никак не мог попасть в нужный тон. — И размером похожи. Я прикладывал к вашим, сравнил: инь-динь-тично, то ж на то ж. — Аккуратно поставил плетенки перед ней. — Пли-из, маленький стрипти-из… — И, брякнув, сам же внутренне затрепетал от страха, опять заметив в ее улыбке затаенную настороженность, срочно сменил тему, вернее, вернулся к прежней: — Ох, нет, не умею, вы же видите, абсолютно не умею занимать гостей…
Чтобы не очень бросаться ей в глаза, сел рядом на диване, на безопасном расстоянии.
— Так что это уж вы меня извините, если что не так…
Слегка приподнявшись с дивана, потянулся за сигаретами на столике.
— А кофе скоро будет. Я говорил? По-турецки…
И будто бы не замечая ее насмешливого взгляда, закинул ногу на ногу, сосредоточенно копаясь в спичечном коробке.
Она усмехнулась:
— Почему вы такой болтун?
— Разве?.. — Он даже покраснел. — Не замечал… Это я с вами, наверно, слишком разболтался. Надоедает, да? Тогда я лучше помолчу, вы правы. Может, за умного сойду…
Скрывая смущение и обиду, чиркнул спичкой, прикурил, и тонкой струйкой дыма, выдыхая, сбил огонек и, отбросив коробок к телефону, задумался, куда бы деть обгоревшую спичку. Посмотрел на пепельницу в ее руке — положил туда, заодно стряхнул пепелинку со своей только что начатой сигареты. И наконец просто уже заставил себя встретиться с ней взглядом, будто все ему нипочем, усмехнулся:
— Ну что ж вас так радует?
— Смешной вы… — Она спокойно, с улыбкой смотрела ему в глаза, ни о чем плохом, наверняка не думая, а его вдруг опять немного покоробило, «смешной», как будто ожидал услышать «красивый», что было бы действительно смешно…
* * *Да, труден был заплыв (в соляной кислоте, из анекдота).
Дальнейший разговор то замирал и ни с места, то скок-поскок с пустого на порожнее.
И, между прочим, глядя на рояль, она спросила:
— А кто у вас играет на этой штуке?
— На рояле? — уточнил он снисходительно.
— Да-да, — закивала притворно серьезно, — я забыла название. На рояле. Так кто ж у вас играет?
Он пожал плечами:
— Да я в основном.
— Ясно. Так я и думала. Вы учитесь. Наверное, в консерватории. И никакой вы не волшебник.
— А волшебная сила искусства? — спросил он насмешливо, удивляясь легкости, с какой она предположила именно этот, мягко говоря, не самый захудалый вуз и случайно оказалась рядом с истиной.
— Сказки, фокусы, иллюзион, — отвечала она заносчиво, — но только не волшебство.
Он хмыкнул, поняв, что она его просто дразнит, и решил с ней потягаться, кто кого.
— Видите ли, уважаемая, — проговорил он, изобразив вдруг из себя мэтра-перестарка. — Существует и то, и другое. Но фокусник играет руками или ногами, а волшебник — сердцем и головой.
— Лбом, что ли? — рассмеялась.
— Нет, — серьезно сказал он. — Затылком. Разве непонятно?
— Понятно. Значит, я угадала, вы не волшебник.
— Я не волшебник, я только учусь.
— В консерватории.
— Да нет, как ни странно, вы почти угадали. Я там учился, но оттуда меня, к сожалению, выперли.
— Не может быть. За что?
— За аморалку.
— Ну нет, — улыбнулась. — Это не вы. Я вас уже немножко знаю.
И опять он вспыхнул, покраснел, на этот раз польщенный и пристыженный. Пришлось признаваться: сам ушел, действительно, по доброй воле. А почему — долго рассказывать. Если коротко — не потянул на гения, и сразу все надоело.
— Давайте замнем для ясности? — попросил он смущенно.
— Как хотите… — Взгляд ее выражал удивление и недоумение. — Никогда бы не подумала, что в консерватории может надоесть.
— Я тоже не думал.
— Ну, что ж, — рассудила со знанием дела, — чего только не бывает.
— Да, — согласился, — всякое бывает. Редко, но бывает.
И опять помолчали, рассеянно слушая музыку.
О чем еще говорить? Вот ужас!
Хотелось как-то вывести ее на что-нибудь значительное, для ума и для сердца, а все получалась какая-то чепуха.
— А родители? Как они реагировали?
Он успел уже забыть, о чем речь, и не сразу вспомнил:
— Да по-разному. Мать плакала. Отец — не знаю. По-моему, наплевать ему на меня.
— Значит, правда, работаете.
— Нет, — вздохнул о своем. — Все еще учусь. — Где?
— В цирковом, — соврал, не моргнув, постеснялся прямо назвать театральное.
— Это что же, из консерватории — в цирковое?
— Да. На клоунский факультет.
— Интересно.
— Хорошо вам живется: все интересно.
— А вам разве нет?
— А мне — не очень.
— Почему?
— Потому.
— А почему потому?
— Потому что потому.
Без объяснений это отдавало, наверное, жутким позерством.
Но ведь и не мог же он ни с того ни с сего говорить ей, что дело, разумеется, не в скуке как таковой, а в некоем непредвиденном несовпадении мечты и реальности.
Это не просто скука — это смертельная тоска по идеалу!
Но чтобы это понимать, надо хоть немного поболеть тем же самым или переболеть, как дядя Вася, например, и вообще здесь не о цирковом же речь, и зря он врал, запутался только, а она все почему да почему — почемучка.
— Нет, ну правда, почему? Если б вы шли туда с чьей-то легкой руки — все ясно. Но у вас, наверно, было какое-то призвание?
— Было да сплыло. И не в призвании счастье. — Это он острил опять. — Между прочим, у нас полно таких — с чьей-то легкой руки. Позвоночники называются. Или блатные. Но большинству из них как раз ни капельки не скучно. Да и не все они так уж обязательно бездарные. Это гений и злодейство — две вещи несовместимые, а люди, бывает, идут по призванию, а проходят по звонку, по блату — так у них случайно совмещается. Вы считаете, с ними тоже все ясно? А я им даже сочувствую: они же не виноваты, что у них такие родители? И родителей можно понять — «ну как не порадеть родному человечку?» Это классика…
