Сюзанна Форстер - Непорочность
Он заметил свое отражение в окне, словно глядел в зеркало. Густые волны темно-золотых волос зачесаны назад, но на висках и шее непослушно выбиваются выгоревшие от солнца завитки. Они бы могли смягчить облик любого другого человека, но только не Уэбба, с его стальными чертами лица и погасшими серыми глазами. Кальдерон был раздражен, и он знал, что это из-за девушки. Она что-то затронула в нем, вызвала, голод, который он не испытывал так остро уже много лет. Кальдерон ощутил нечто большее, чем извращенный порыв, нечто очень похожее на боль. Разумеется, он немедленно затребует всю информацию о ней. Он хочет знать, кто она, почему одета именно так, что задумала? Но его интерес к ней простирался дальше, гораздо дальше.
Зеленые глаза пристально смотрели на него с фотографии. Он понял, что эта девушка не проститутка, даже из тех, что изображают непорочность. Ее ясное, открытое лицо не было омрачено подозрением, в нем не было ничего устало-настороженного. Как не было и хорошо знакомого Кальдерону выражения скрытой враждебности ко всему мужскому. Она еще ничего не испытала. Ее еще никто не пробовал. Она еще не вкусила порок, подобно другим… или ему.
Именно поэтому он и не мог оторвать от нее взгляд.
– Боже правый, – пробормотал Кальдерон и в душе улыбнулся своей догадке, хотя на лице эта улыбка так и не появилась, – если ее пытаются использовать, чтобы добраться до меня, лучший выбор трудно придумать…
Глава 5
Судя по всему, Блю Бранденбург и сама не заметила, как потеряла внутренний голос, присущий женщинам. Если у вас есть такой голос, он всегда предупредит, что вы вступаете на опасную территорию, где правят мужчины и секс: «Здесь что-то не так. Дважды подумай, прежде чем сделать это».
Если он есть.
Возможно, у Блю его никогда и не было. У нее возникало немало проблем из-за мужчин, начиная с того дня, когда мать обвинила ее в попытке соблазнить родного отца. В наказание она была отдана в монастырскую школу. Откуда Блю было знать, что мать больна и патологически ревнует мужа к десятилетней дочери. С отцом у Блю были очень теплые отношения. Она так и не поняла, почему отец, которого она обожала, как никого другого, и которому поклонялась, как Богу, не воспротивился этому, позволил жене кричать, топать ногами и обзывать Блю, будто та была гулящей девкой, с которой он путался. И даже не взглянул ни разу на своего единственного ребенка.
Да, у Блю не было спасительного внутреннего голоса. В ней звучал только голос матери, Кей Бранденбург, называвшей ее «грязной шлюхой, которая жаждет переспать с собственным отцом», Мать твердила эти слова вновь и вновь, будто перебирая бусины четок, читая молитву и выплевывая ее слова, словно пули.
Может, и к лучшему, что сегодня она не слышала даже этот голос – голос своей матери. Единственное, что она слышала, занимаясь на тренажере в крошечной квартирке Мэри Фрэнсис, был отчаянный вопль ее нервной системы, требовавшей большого количества белого сахара и горького шоколада и не менее трех чашек неразбавленного итальянского эспрессо. Она жаждала охлажденного «мокко супремо», и эта жажда не уступала по силе потребности наркомана в героине.
– Дерьмо! – Ругательство, полюбившееся еще с монастырских дней, вырвалось у нее, когда она увидела свое бледное отражение в кривом зеркале трюмо. Она была похожа на уличную бродяжку. Медальон Мэри Фрэнсис лежал на темной поверхности туалетного столика, будто предлагая себя, но мысли Блю были заняты исключительно собственной запущенной внешностью. Ей требуется макияж. Без него она напоминает разогретую вчерашнюю картошку – бледное, помятое, непривлекательное лицо в обрамлении растрепанных светло-каштановых волос.
Кто бы сейчас поверил, что мужчины готовы были платить тысячи долларов, лишь бы заполучить ее в агентстве. Иногда она и сама поражалась этому, хотя всю жизнь только и слышала, что обладает порочной красотой соблазнительницы, о которую, как волны о скалы, разбиваются мужские сердца. Сначала эту мысль вбивала ей в голову родная мать, а потом монахини в монастырской школе.
Уперев руки в бедра, она всматривалась в бездонное зеркало Мэри Фрэнсис, пока не закружилась голова, но ей необходимо было знать, что говорит зеркало. Ведь оно принадлежало бывшей монахине и, значит, не должно врать.
Она признала, что у женщины, глядевшей на нее из зеркала, неплохие скулы, надо только немного подчеркнуть их, искусно наложив румяна. Да и глаза ничего, только невеселые. С искорками, которые, однако, не мешают заглянуть в бездонные серо-голубые колодцы. Мужчины теряли дар речи, когда она «рисовала» свои глаза – наносила устойчивую тушь на ресницы. Да и светло-каштановые волосы, если их немного взбить и уложить, были мощным оружием.
– Соберись, Бранденбург, – приказала она себе. – Встряхнись, пойди-ка прогуляйся, выпей кофе.
Может, разобьешь по пути хоть одно мужское сердце.
Двадцать минут спустя Блю уже выглядела ультрамодно в обрезанных джинсах и коротеньком топе, который ей удалось отыскать в гардеробе Мэри Фрэнсис, использовавшей топ в качестве нижнего белья, Блю была готова к походу.
Стоя посреди комнаты, она раздумывала, не оставить ли записку Мэри Фрэнсис, уехавшей на интервью с Кальдероном чуть больше часа назад. Столько занимает одна дорога из Санта-Аны до Лос-Анджелеса.
На всякий случай Блю все же нацарапала записку на доске для записей у телефона на кухне. Перед отъездом она показала Мэри Фрэнсис, как связаться с агентством через компьютер и принять сообщение по электронной почте. А еще они сообщили в агентство, что Блю (то бишь Мэри Фрэнсис) выезжает на интервью. В записке Блю напомнила Мэри Фрэнсис, что о своем возвращении домой та должна сразу же сообщить в агентство, иначе там могут заподозрить что-то неладное.
Пока Блю запирала дверь ключом, оставленным ей Мэри Фрэнсис, и спускалась со второго этажа по скрипучей, шаткой лестнице, она испытывала какое-то неведомое доселе чувство. Грязные стены, обветшалое здание, спартанская жизнь Мэри Фрэнсис… «Эта девушка живет просто в трущобах», – подумала Блю и почему-то обвинила в этом себя. Да, ее мучила совесть.
Она провела пальцем по перилам, прислушиваясь, как прогибаются под ней прогнившие деревянные ступеньки. Блю рассказала Мэри Фрэнсис далеко не все, опасаясь, что та испугается. Но теперь она догадалась, что это маловероятно, что отговорить Мэри Фрэнсис от интервью было бы гораздо труднее, чем подбить на него. Но волновалась она вовсе не из-за интервью. Ее беспокоила предстоящая вечеринка. Если Мэри Фрэнсис разоблачат, она окажется угрозой для Кальдерона и помехой для остальных. Ее жизнь будет в опасности, спрятаться от которой невозможно.
