Марк Перини - Первый раз – 2 (сборник)
– Но ты понимаешь, что из-за тебя я хочу снять с себя остатки одежды?
В ответ я мог только простонать.
– Значит, мы прекращаем. – Она натянула через голову свою майку, упорно глядя на ветровое стекло.
– Прекращаем. – Я просунул руки в рукава.
– Постой, – спохватилась она. – Заниматься… любовью?
Надев футболку, я сделал глубокий вдох. «Сейчас или никогда, Бенни. Не выйди из игры».
– Любовью. – Я взял ее за руку, не сводя глаз с лобового стекла. – Я так думаю. Я не для того так долго тебя дожидался, чтобы это вдруг стало чем-то другим.
Мы какое-то время сидели рука в руке в тишине.
– Мне кажется, это чувство может быть… взаимным.
– Рад, что с этим мы определились.
Она повернулась ко мне.
– Ну, если ты не хочешь заняться со мной любовью…
– Именно сейчас. – Я посмотрел ей в глаза.
– Именно сейчас. – Она улыбнулась. – Самое малое, что ты можешь для меня сделать, это зацеловать меня до бесчувствия до того, как я войду в дом. – Она провела пальцем по вырезу своей майки, глядя на мои губы. – Это для тебя сложно, бейсболист?
Ожидание может стать моей смертью. Или самой лучшей частью всего.
– Нет. – Я наклонился к ее губам. – Это для меня совсем несложно.
Ханна Московитц
Это мой знак
Стефани я встретил, когда нам было по семь лет, на игровой площадке для глухих детей, что была устроена так странно.
Мы относились к разным группам, потому что Стефани слышала на пятнадцать процентов одним ухом (и не больше) и на тридцать другим (и не больше, она потеряла слух, слушая рок-н-ролл, девочка моя), а у меня была Абсолютная Глухота, хотя тогда я не думал ни о чем таком абсолютном, и вообще ни о чем особенно не думал, и не писал стихи.
Нам со Стефани не полагалось играть вместе, но мы играли, как и тогда, когда нам не полагалось играть вместе, потому что у нее была ветрянка.
Но мы все равно играли, а затем вместе чесались и выписывали по буквам слова на коже друг друга.
Сегодня свет погашен, наши глаза закрыты.
А руки блуждают по телам друг друга.
И нет места разговорам.
Полагаю, вы можете сказать, что мы с ней вместе одиннадцать лет.
Полагаю, вы можете сказать, что мы ждали знака.
Одно время, когда мы были младше, мы целовались каждый день.
Ровно в 3:41 пополудни, потому что в это время мы шли домой из школы.
Мы могли оказаться прямо под одним из знаков «Осторожно глухие дети» просто случайно, да только если бы люди знали, что то, что они видят, делают как раз Глухие дети, они могли бы потребовать заменить знаки.
Свет погашен, наши глаза закрыты, нам нет нужды смотреть.
Моя рука крадется под ее блузкой, обводит ребра…
Это наша последняя ночь, потому что завтра она покинет школу; она уезжает в Галлодет, Рай для Глухих в большом городе.
Я туда не попал.
Мне достался муниципальный колледж, люди где будут думать, что со мной что-то не так.
Стефани сильнее сжимает мое запястье, и я понимаю:
она думает, со мной и вправду что-то не так, и дело в том, что я действую слишком медленно.
Ее ногти впиваются в мою ладонь.
Это мой знак.
Стефани тяжело дышит, сердце, прижавшееся к моему, бьется так сильно, что мы дрожим.
Или только я?..
Я рассказал ей больше, чем рассказал всем прочим – знаками под столом во время уроков и над головой моей мамы, когда та не смотрела, по веб-камере во время каникул пальцами, липкими от мороженого, руками, полными покупок, или в толстых перчатках в снегу…
Мы сказали друг другу все, иногда спрашивая, почему мы до сих пор не занялись сексом, чего мы ждем.
Я ни разу не получил ответа.
Но сегодня, здесь, в темноте, с закрытыми глазами, с руками, блуждающими по телам друг друга, я думаю, может, это потому, что наши руки всегда были слишком заняты.
В этой тишине, прильнув губами к ее губам, я тоскую по ней одну минуту.
Через несколько часов я буду тосковать по ней гораздо дольше.
Она знаком изображает мое имя у меня на груди, и я знаю, что при этом чувствую и что это она, это моя девочка, это я.
Это мой знак.
Я хорошо ощущаю все на свете:
дрожит ли пол у нас над головами (не дрожит) от шагов моей мамы, когда она просыпается (она не проснулась), и я хорошо ощущаю темную кожу Стефани, и крохотные ладошки, и крупные кудри, и я чувствую себя согревшимся и живым, лежа на этой девушке, погружаясь в свои мудрые мысли в неуместное время.
Она покусывает мой подбородок, целует меня крепче.
Чую запах ее пота.
Она поет: «да-да-да», – размахивая рукой, ударяя…
И внезапно меня пугает быть так близко и чувствовать всем собой эту девушку, которую я вот-вот потеряю, девушку, которую мне не полагалось иметь.
Она уезжает в то единственное место, куда я когда-либо хотел попасть, но я не знал, почему, пока не узнал, что туда едет она.
Эта девушка…
Эта девушка…
Эта девушка…
Говорит «я люблю тебя» моей левой рукой и толкает ее в свое бедро так, что ей становится больно, как больно мне этой ночью.
И она открывает глаза, и я понимаю: мне хватает света, чтобы увидеть их, увидеть ее.
Здесь совсем не так темно все-таки.
Я целую ее в горло, ее кожа слегка вибрирует.
Это мой знак.
Это мой гребаный
Глухой рай.
Лила Пейн
Идти на прорыв
Тресса
Под весом тяжелого взгляда моей лучшей подруги мышцы у меня на спине свело судорогой, пока я шла к своему «Камаро» 85 года. Это всего лишь вопрос времени, когда она снова попытается убедить меня в том, что вся моя затея – напрасная трата сил. Что прошло два года с тех пор, как мы с Ноэлем разговаривали и давно пора все отпустить и забыть. Что с моей стороны настоящий эгоизм портить то, что предположительно должно стать самым счастливым днем его жизни.
Но это мой последний шанс избавиться от сожалений, преследовавших меня все эти годы. Я отказываюсь до конца жизни жить, зная, что, впервые полюбив по-настоящему, сильно, мучительно, я так и не произнесла главных слов. И если не скажу их сейчас, получится, что этого никогда и не было – Ноэля и меня. Словно я его никогда не любила, и он меня никогда не любил, и может быть, я вообразила себе все, через что мы прошли в то лето и последующие бурные месяцы.
– Как твоя подруга я обязана убедить тебя не пересекать черту, отделяющую достойную жалости бывшую девушку от бывшей девушки-преследовательницы.
