Кристин Сэлингер - Дуэт
— Фред, я надеюсь, что в музыку к фильму вы вложите всю душу? — сказала Линда, подходя к ним.
— Да, конечно, — Кэтрин ответила за Фреда, — он считает мою лирику слишком сентиментальной, а я часто его обвиняю в сухости, но теперь этого, я уверена, не будет.
— Прекрасно! — засмеялась Линда. — Стэнли дал мне слово, что в финале у меня будет блестящий номер.
Кэтрин удивленно подняла брови. Она была не вполне в этом уверена.
— Мы сообщим вам о наших успехах.
— По почте или по телефону? — лукаво улыбнулась Линда, посмотрев на Кэтрин. — Ведь вы утомитесь после гастролей и сразу не сможете писать.
— Мой творческий темперамент не иссяк, — отшутилась Кэтрин, ощутив на себе цепкий взгляд Линды. — Я хочу как можно лучше сделать эту работу.
Кэтрин посмотрела вслед уходящей актрисе.
— И эта женщина тоже знает, чего хочет, — пробормотала она.
— Она желает получить «Оскара», — усмехнулся Фредерик.
— Но, как ты помнишь, ее трижды выдвигали на «Оскара» и трижды обходили. Она решила, что снова такого не произойдет.
— А ты отказалась бы отхватить такую премию?
— Вот забавно, я и забыла, что мы тоже можем. Звучит заманчиво. Но лучше бы получить «Оскара» за вещи, написанные раньше.
— Как прошла репетиция?
— Хорошо. Очень хорошо. Оркестр слаженный. Ты скоро уедешь?
— Да. Ты возвратишься одна с приема?
Кэтрин смутилась, поняв, что он имел в виду.
— Сюда ехала одна. Я опоздала, совершенно вдруг забыла о приеме, но Марианна оставила мне записку. Она не представила тебе Жана?
— Нет, здесь мы не встретились с ней.
Кэтрин тут же принялась искать глазами Марианну, но Фредерик взял ее за подбородок и повернул к себе.
— Позволь мне отвезти тебя домой?
— У меня своя машина, Фред.
— Это не ответ.
Ею овладела нерешительность, ей так трудно было бороться с ним.
— Но это не лучшая идея.
— Почему нет? — Ей послышалась насмешка в его тоне, пока он не улыбнулся и не поцеловал ее. Что значил его вопрос — поддразнивание, извинение или вызов? — Впрочем, может, ты права. Я увижу тебя через несколько недель. — Он дружески потрепал ее по плечу, повернулся и ушел.
8
Театр был темным и тихим. Только эхо шагов Кэтрин говорило о великолепной акустике. Правда, тишина временами нарушалась рабочими, электриками — тем множеством людей за сценой, которые все вместе составляют неотъемлемую часть театра. Голоса людей смешивались со стуком по дереву и металлу. Они гулко раздавались в пустоте, как и шаги Кэтрин. Рабочий шум всегда нравился ей и радовал ее. Но она любила и тишину пустого театра, по которому обожала бродить задолго до репетиций, задолго до того, как открывались главные двери и появлялись представители прессы с их постоянными назойливыми вопросами.
Сейчас у певицы не было желания общаться с прессой. Она уже рассказала журналистам с полдюжины историй о себе и Фредерике, поделилась размышлениями о взаимном сотрудничестве в работе над фильмом и о том, что их отношения стали чисто деловыми. Однако старые фотографии все еще перепечатывались, старые вопросы задавались снова и снова. Каждый раз это был удар по больному месту.
Дважды в неделю Кэтрин посещала клинику и вела серьезные разговоры с доктором Хейбером. Доктор сопровождал ее в палату матери. Хотя это было глупо, но Кэтрин снова поверила обещаниям матери, слезливым клятвам и стала надеяться на возможность ее выздоровления.
Обычно во время напряженной подготовки к гастролям ей приходилось мобилизовывать всю свою энергию, но сейчас она чувствовала себя эмоционально сломленной и только благословляла свой стойкий характер, помогающий ей выдерживать напряжение последних дней.
Поднявшись на сцену пустого театра, Кэтрин повернулась лицом к воображаемой аудитории. Ряды в зале уходили назад, подобно волнам во время отлива. Но она знала, как плыть по этим волнам, знала с первого своего концерта. Она от природы была исполнительницей так же, как ей был дан от природы поставленный голос, она ведь не училась пению. Но она оказалась и одаренным поэтом, и композитором, — такая вот богатая талантами натура!
Сейчас ей вспомнились слова одной старой песни, и мелодия, уже почти забытая, снова зазвучала в ее душе. Но она не торопилась сесть за рояль. Память — опасная вещь, она причиняет боль. Но ей нужно было доказать себе, что прошедшие годы сгладили остроту обиды. Она начала с того, что потихоньку стала напевать. Ее голос постепенно окреп, он был слышен уже в самых дальних уголках театра.
К любви приливам и отливам
Должны мы мудро привыкать
И верить — жарких чувств порывы
Вернутся вскоре к нам опять.
Пусть сердце — маленький кораблик —
По ветру парус развернет,
Волне поверит своенравной
И в море верный путь найдет…
Слишком сентиментально? Когда Кэтрин сочиняла песню, она не думала так. Сейчас она пела то, чего не исполняла несколько лет. Это было время, когда она выступала вместе с Фредериком. Как гармонично низкие тона ее голоса сливались с его чистым спокойным голосом. Потом, если эту песню передавали по радио, она выключала его, и решила никогда больше не записывать ее для альбомов и не исполнять на концертах. Сейчас же ей необходимо было воскресить воспоминания о работе с ним, чтобы посмотреть в лицо реальности и убедиться, что сможет сотрудничать с ним, спрятав глубоко в сердце свое чувство к нему. Осталось всего две недели, чтобы решить, удастся ли ей быть такой.
Она не изменила своего решения работать с ним, но боялась повторения прошлого. Не потому, что прошлое оставило шрам в ее душе, больше всего она страшилась самой себя, того, что помимо воли ее неудержимо тянуло к нему.
— Я давно не слышал, чтобы ты это пела.
Застигнутая врасплох, Кэтрин резко обернулась и увидела своего друга-музыканта Томаса Мартина.
— Ох, Том! — У нее вырвался вздох облегчения. — Ты перепугал меня, появившись сзади. Я не знала, что тут кто-то есть.
— Мне не хотелось останавливать тебя. Я слышал эту песню только, когда ты пела ее с Эмбриджем. — Томас вышел из тени кулис и подошел к ней. У него за спиной висела гитара. Это было характерно для него. Его редко видели без инструмента. — Эта песня — одна из лучших твоих вещей. Только, думаю, ты не захочешь петь ее с кем-нибудь другим.
Кэтрин удивилась тому, что он оказался таким догадливым. Разумеется, у Томаса были основания так думать.
— Да, полагаю, что не буду. Пока не буду. Ты пришел сюда порепетировать?