Дикси Браунинг - Одиночество не для них
Жасмин любила старые фильмы. Почему-то ей казалось, что во времена молодости ее родителей жизнь была куда безопаснее. Странное заблуждение, если учесть, что именно в то золотое времечко отец ушел из семьи, бросив мать без гроша, без профессии и с маленьким ребенком на руках.
— Жасмин! Кто такие Син и Эрик? Она вздрогнула. Хороший у него слух — ни единого слова мимо ушей не пропускает. И кстати, очень симпатичные уши. Не большие, не маленькие — в самый раз. Всем хорош, даже уши не подкачали!
— Ну, видишь ли, моя бабушка…
— Это твою бабушку зовут Син и Эрик?
— Да нет, конечно! Син и Эрик — это одна из причин, почему я решила навестить мою бабушку Хетти Кленси. А Синтия Керри — моя лучшая подруга. Если ты смотрел «Уайлд и его дети», то, наверно, ее помнишь. Она играла Ханну. Ну вот, сейчас она в Нью-Мексико, проводит медовый месяц с моим женихом. Хотя на самом деле Эрик мне не жених. Ведь он так и не сделал мне предложения…
Жасмин умолкла и перевела дух. Комментариев не последовало. Она подняла грустные глаза.
— Что-то я разболталась не к месту, верно? Верно, разболталась, но Лайон не спешил это подтверждать. Он вообще не понимал, что ответить на эту сбивчивую исповедь. Если она говорит правду, то одно из двух: эта женщина либо непроходимая дура, либо самое невинное и чистосердечное создание на планете. А Лайону все сильнее казалось, что она говорит правду. Это его чертовски напугало.
А еще больше испугался он, когда понял, что к ней возвращается рассудок.
— Точно, — скорбно вымолвила она. — Не знаю, что на меня нашло. В обычных обстоятельствах я держу себя в руках. Ты, может, не поверишь, но я дипломированный журналист. Я всегда могу объяснить, что, как, где и почему. Только вот в разговоре… ну, иногда случается, что сначала говорю, а потом думаю: что это я такое ляпнула? Писать это одно, а говорить — совсем другое. А вообще в обычной жизни я очень сдержанная. Целеустремленная и организованная. Все время составляю списки, что сказать, что сделать. Правда-правда. Все мои знакомые говорят, что такой организованной женщины никогда не видели.
Вспомнив, откуда она и чем зарабатывает себе на жизнь, Лайон ни секунды в этом не сомневался. Ему тоже часто случалось составлять списки, хотя и несколько иного плана. Списки разыскиваемых. Списки свидетелей. Списки источников. Списки подозреваемых.
— Успокойся, милая. Дай себе передышку. Сейчас ведь не совсем обычные обстоятельства.
К его изумлению, от этих простых слов глаза Жасмин наполнились слезами.
— Никто не говорил со мной так, как ты… уже очень, очень давно.
Господи, этого ему еще не хватало!
— Чаще всего люди говорят то, чего вовсе не думают, просто для того, чтобы полюбоваться на собственную доброту… или еще что-нибудь такое. Например, называют тебя «дорогая», потому что не могут вспомнить имя. Говорят, что ты отлично выглядишь, когда ты сама прекрасно знаешь, что это не так. Или сожалеют о том, что ты не получила роли, хотя только что готовы были глотку тебе перегрызть за эту роль.
Она замолкла и вздохнула прерывистым долгим вздохом. Лайон уже успел заметить, сколько чувства эта женщина вкладывает в обычный вздох.
Он отчаянно старался придумать какую-нибудь успокаивающую реплику и в конце концов выдавил из себя:
— Что делать, Жасмин, такова жизнь.
— Но есть же где-то другая жизнь! Настоящая! Та, о которой пишут в книгах, снимают кино…
— Нет, милая. Жизнь — это не кино. И даже не телесериал. Это…
Она подняла на него огромные, доверчивые, переполненные слезами карие глаза… и Лайон забыл о том, кто он, где он и что должен делать. Чувство долга, рассудок, самоконтроль — все полетело к черту.
Он открыл ей объятия. Чуть не рухнул от кинжальной боли в спине, но все же распахнул руки ей навстречу, словно архангел Гавриил, который встречает потерянные души у жемчужных ворот. И она бросилась ему на грудь.
Это его едва не убило. Однако Жасмин ничего не заметила — слишком была расстроена.
— Не надо, хорошая моя. Все не так уж плохо. Ядовитый плющ — это не смертельно.
— Бабушка не узнала меня! А я писала ей письма, посылала открытки. Ну, может, под старость она стала слаба глазами?
Жасмин откинулась назад, чтобы взглянуть ему в лицо, но освобождаться из объятий не стала. Ей понравилось быть в кольце его сильных рук.
— Да нет, скорее уж у нее болезнь Альцгеймера. Я никогда раньше с ней не встречалась. Так и не знала бы, что у меня жива бабушка, если бы папа не рассказал о ней перед смертью, когда вернулся.
— Ага. Может быть, вернешься немного назад и расскажешь все по порядку? Кто, что, когда и где?
Жасмин глубоко вздохнула и начала свою историю, которую еще никто и никогда ее не просил рассказать. Никто не интересовался ею настолько, чтобы расспрашивать о ее детстве. Даже Эрик, если она начинала делиться с ним своими воспоминаниями, хмурился и переводил разговор на другое.
Лайон, конечно, тоже ею не интересуется, но у него, по крайней мере, есть терпение слушать. А Жасмин очень нужно выговориться. По-настоящему нужно.
— Родилась я в маленьком городке неподалеку от Талсы. Папа объезжал лошадей, но у него не очень-то получалось. По правде сказать, он только числился объездчиком, а большую часть времени пил. Я мало его помню, но мама рассказывала, что нас он никогда не обижал. Он был обыкновенный человек — добрый, слабый и очень несчастный. Мечтал стать звездой родео, а выступал только на деревенских ярмарках. И вот однажды, наверное, ему стало невмоготу. Он встал и ушел. Навсегда.
— А когда же он рассказывал тебе о бабушке?
— Позже. Я его сначала не узнала. Не верила, что это отец, пока он не показал фотографию с мамой и мной маленькой. Я вспомнила эту фотографию, мама ее очень любила. Он был такой исхудавший, желтый, просто страшный, я сразу поняла, что он болен…
Жасмин всхлипнула и замолчала. Ей не хотелось снова ворошить в памяти те ужасные месяцы.
— Вот так. — Она хотела освободиться, но Лайон не отпускал ее, и в кольце его рук Жасмин было так хорошо, что она не стала настаивать.
— Не пойми меня не правильно, нам с мамой было хорошо вдвоем. Поначалу мама много плакала, но потом успокоилась. Ей стало легче — исчез большой ребенок, вокруг которого надо ходить на цыпочках. А я почти не помнила папу и совсем по нему не скучала. А теперь думаю: может быть, в этом дело? Если бы я его любила… если бы больше о нем думала…
Лайон молчал, прижимая ее к себе. Пока он не шевелился, спина не давала о себе знать. Впервые за очень, очень долгое время он обнимал женщину не для того, чтобы уложить в постель, — просто потому, что жалел ее и хотел утешить. Впервые за долгое время. Может быть, за всю жизнь.
