Джоанна Бак - Дочь Лебедя
А я бы предпочла снова работать в бутике, хотя отец настаивал на том, чтобы я помогала ему в магазине.
Теперь, обнаружив в аптечке наркотический сироп от кашля, я стала спать. Я приноровилась, выпивая сразу половину бутылки, проводить время в забытьи, лежа на диване. Я хотела увидеть Джулию во сне. Когда я чувствовала приближение забытья, то направлялась к дивану, чтобы упасть лицом вниз на его потертый плюш, и, крепко обхватив подушку, отдаться во власть сна. Она была рядом, она ждала меня с другой стороны темноты, желая объяснить мне, что она не умерла.
Телефон звонил и звонил. Я вставала с дивана и брала трубку — это, как правило, был Мишель. Он говорил, что я ему нужна в магазине с ключом или еще с чем-нибудь, что он забыл дома. Сначала я просто опять проваливалась в сон, но он продолжал тревожить меня. Мне приходилось вставать, брать такси и ехать в магазин. Отец, я и Мишель возвращались домой только вечером. Я чувствовала себя, как собака, которую силой выгоняли на прогулку.
Однажды Мишель разбудил меня в девять утра.
— Почему?..
— Ты нам нужна. Мод заболела.
Я протирала витрины специальной жидкостью, смахивала пыль с бронзовых фигурок животных из египетских пирамид и с терракотовых амурчиков — из греческих захоронений.
Покупатели приходили и уходили, я отвечала на их вопросы, иногда сама толком не зная правильного ответа. В первые две недели, когда я работала там, все зеленое было из Луристана, каждая фигурка женщины была Танагрой, а каждый черепок — этрусским. Я не знала цен: этим занимался Мишель, они были записаны в большой коричневой книге.
Утром я регулярно поднималась в девять и постепенно привыкла к этому. Я не звонила своим друзьям, они учились и стали чересчур серьезными. Они влюблялись и были счастливы. У нас не осталось ничего общего. И потом я же сказала им, что уезжаю, меня для них в Париже не было.
Однажды в магазине раздался звонок, я подошла к телефону — это была Мод.
— Вам уже лучше? — спросила я.
— Я прекрасно отдохнула, — ответила она.
— Я думала, что вы были больны.
— Больна? Я ездила в Англию повидать своих племянниц. Все было так чудесно. Спаси Бог, я не болела. Ваш отец просто дал мне отпуск на две недели.
Я перестала ходить в магазин. Они постарались найти мне работу. Мишель как-то сказал, что у него есть знакомый фотограф, которому нужен помощник.
— Я даже не знаю, как заряжать камеру, — сказала я. — Нет, из этого ничего не выйдет!
— Ему нужен не такой помощник. Ему нужен кто-то, кто будет делать макияж моделям и помогать им одеваться. Ты справишься!
Мишель договорился с фотографом.
Фотографа звали Делаборд. У него была короткая густая бородка и густые брови. На нем был плотный черный хлопчатобумажный пиджак, чем-то напоминавший униформу китайцев.
— Попробуем, — сказал он. — Мне нужен кто-то, у кого есть воображение.
Я уверила его, что чего-чего, а фантазий у меня хватает. Ему также нужна была энергичная молодая девушка. Мне казалось, что я идеально соответствую этим требованиям. Ему также понравилось, что я одинаково хорошо говорю по-английски и по-французски.
— Большинство фотомоделей — американки. Они слишком ленивы, чтобы учить французский. Так что мне придется переводить.
Я проявляла чудеса находчивости, когда нужно было найти огромные плюшевые игрушки, картонные лодки, фальшивые носы, парики восемнадцатого века, гипсовые отливки статуй и искусственные цветы. У меня уже не оставалось времени, чтобы баловаться сиропом от кашля, но Люк, помощник Делаборда научил меня сворачивать закрутки с травкой. Мы покуривали их в студии, когда Делаборд отбывал домой.
— Делаборд, — заявил мой отец, — заставит тебя двигаться.
— Или хотя бы оставаться на ногах, — заметил Мишель.
Иногда я набирала номер ее телефона в Лондоне, чтобы проверить, что же случится. Она не отвечала.
Отец ходил со мной на прогулку в Люксембургский сад, мы гуляли вдоль Сены и возле причалов. Мы разговаривали о любви, только чтобы не говорить о Джулии. Я спросила, были ли у него и Мишеля какие-то связи на стороне, и он мне ответил:
— Конечно!
— С женщинами?
— Нет, с разными людьми.
Потом он постарался утешить меня.
— Нашей связи ничего не угрожает. Семнадцать лет вместе — это целая вечность. Физическое горение длится не так уж долго. Даже самая пылкая связь может продлиться от силы два с половиной года. Мы уже говорили тебе об этом.
— Откуда ты знаешь?
— Тебе может объяснить Мишель. Это его теория, но он прав.
— А моя мать?
— Здесь все было по-другому. — И он больше ничего не сказал.
Через несколько недель Джорджи и Алексис привели к нам на ужин знаменитого американского писателя. Его звали Фред Гарднер, и он жил в Лондоне. Я сразу насторожилась: меня волновало все, что было связано с Джулией, и я вспомнила, что она его упоминала. Отец никогда не встречался с мистером Гарднером, но восхищался им. Я посмотрела на названия его книг, стоявших на полках: «Тело юноши», «Прекрасный Чарли», «Пята Меркурия», «Бычьи плечи». Они прибыли вовремя — он, Алексис и Джорджи. Он нарочито далеко встал от Куроса у нас в холле и кивнул улыбаясь. Потом медленно обошел нашу гостиную с видом будущего покупателя.
— Он все так оглядывает, как будто здесь выставлено на продажу, — прошептала я Мишелю.
— Ну, что ж, так оно и есть, — многозначительно ответил Мишель.
Нгуен приготовил вьетнамский суп. Фред Гарднер пил бурбон и рассуждал об Ангкоре Вате и Пномпене. Он вел себя как большой специалист буквально во всем. Я была за столом единственной женщиной и все время не сводила с него глаз.
— Такие хорошенькие глазки! — сказал он, глядя на меня.
Я хотела его спросить: «Вы знали мою тетю Джулию?» Но не было для этого подходящего момента.
После обеда мы вернулись в гостиную. Мишель обратил внимание на темные магнолии и сказал мистеру Гарднеру, что они начнут цвести через два месяца. Я уселась на диван, смотрела на голову Будды с его заостренными ушами и выжидала подходящего момента. «Если он сядет рядом со мной, — думала я, — я тихонько назову имя „Джулия“, и между нами распространится тепло, связанное с ней. Совсем как любовь».
Но мистер Гарднер уселся в кресло, а рядом со мной разместился Алексис, он склонился к писателю и начал болтать с ним.
— Помоги мне принести вино и рюмки, — попросил меня отец.
Я пошла с ним и сначала достала темные хрустальные стопки, но он сказал, что они не подходят, мне пришлось убрать их и достать крохотные рюмочки на тонких ножках. И когда мы вернулись — отец с бутылкой вина, а я с подходящими рюмками на подносе, я наконец услышала, как писатель впервые упомянул ее имя.
