Джойс Дингуэл - Вкус любви
— Смешная? — насторожилась Джина.
— Да, будто ты и новый шеф… Будто он увлечен тобой! — рассмеялся Тони.
Возмущенная Джина открыла было рот, чтобы достойно ответить, но Тони опередил ее:
— И будто моя любимая тоже увлечена… — Он ласково коснулся волос девушки.
Она закрыла глаза от удовольствия, которое испытывала всегда, когда Тони трогал ее волосы, и слушала, как он шепчет: «Проснись. Спящая Красавица, здесь не место будить тебя поцелуем». Но Джина продолжала стоять, зажмурившись. Но трепета не было. Когда она, наконец, открыла глаза, то увидела, что стоит одна. Чувствуя себя полной дурой, она прошла в дом. Отец и Майлз Фаерлэнд в комнате, принадлежавшей раньше старому, а теперь новому шефу, говорили о делах. Кто-то из них произнес имя Кена Эндерса. Как и в случае с Джонатаном, Джину больше интересовали самые трудные из «потерянных», например Кен.
— Я рад, что это решение приняли вы, Майлз, а не я, — сказал отец.
— К нему нетрудно было прийти, сэр. Я сразу понял, что нужно.
— Однако, это тяжелое решение, — сочувственно кивнул профессор.
— Да.
— Вы не измените своего мнения?
— Мнений. Я руководствовался несколькими, и все они негативные.
— Что вы подразумеваете под негативными мнениями? — поинтересовалась Джина.
Профессор взглянул на дочь, потом — на Майлза. Последний смотрел только на Джину.
— Негативное будущее, — просто ответил он.
— А что оно означает?
— Что дни Кена сочтены.
— О, нет! — Джина вспомнила, что читала о ком-то, кто узнал, что у него «негативное будущее». Вернее, там было сказано другими словами, но смысла это не меняло. — И о каком решении вы только что говорили?
— Оставить его здесь или нет.
— Вы, разумеется, оставите его?
— Нет.
Она не могла этому поверить. Майлз сам говорил во время эскапады Кена о том, что не следует менять лошадей на переправе, и она напомнила ему об этом.
— Для него это уже не переправа, — холодно возразил он.
— Так вы отошлете его, чтобы он умер?
— Джина! — воскликнул профессор.
— Все правильно, сэр, оставьте это мне. Да, если вы так ставите вопрос. Лучше где-нибудь еще, чем здесь.
Профессор вышел из комнаты, захватив свои чемоданы, поскольку знал, что теперь это место принадлежит Фаерлэнду.
— Кен поедет в другой приют, — закончил Майлз.
— Чтобы умереть.
— Вы уже говорили об этом, но я так не думаю. Я даже запрещаю упоминать об этом. Будучи вашим шефом, я вправе настаивать. И надеюсь, что вы будете относиться к тому, кто займет место Кена, не хуже, чем к нему.
— Я люблю всех детей, — прошептала Джина.
— Вы можете невзлюбить новенького. Можете негодовать, потому что он занял место Кена. Но вы не должны. Понимаете?
— Да, понимаю, — ответила Джина, все еще болезненно переживая за Кена. Потом она вспомнила тихий голос Майлза, волнующую близость их плеч, и, в то же время, ощущение какой-то искусственности. Не то, что те, другие, краткие мгновения: внезапная улыбка, случайное прикосновение руки, теплый взгляд над изуродованным мишкой… Они были понятны ей, даже если и казались невероятными, а поверить в них означало бы начать что-то, чего она никогда в жизни не знала.
— Понимаю, — повторила она и добавила: — Я постараюсь справиться.
— Человек получает только то, что просит, мисс Лейк, — загадочно произнес он.
— Я ничего не просила.
— Нет? Похоже, что юный Молори тоже ничего не просил. В таком случае, как бы ни неприятно это было, мы должны довести дело до конца. — Он коротко рассмеялся, но Джина, даже не улыбнувшись, вышла из комнаты.
Она никак не могла найти ключ к словам Майлза: «Человек получает только то, что просит»… «Мы должны довести дело до конца»… Что он имел в виду?
Джина едва замечала встревоженные взгляды Тони. Отъезд Кена заполнил все ее время до конца недели. Ей выпало упаковать его жалкие пожитки, да и какие вещи могли быть у ребенка, которого все время перевозят из приюта в приют?
Она сложила маленькие брючки, но сначала извлекла из карманов необходимые каждому мальчишке вещи: перочинный нож без лезвия, сломанную рогатку, три грязных шарика, кучку камешков, заплесневелое яблоко, заостренную палочку и высохшую лягушку. Следуя порыву, она вернула все, кроме обсосанного леденца, яблока и лягушки. Джина завернула их в бумажную салфетку и понесла к мусоросжигателю. На ступеньках стоял Майлз.
Инстинктивно она попыталась спрятать детские сокровища за спину и тем самым привлекла его внимание.
— Что там у вас? — требовательно спросил он.
— Ничего.
— Ой ли? Давайте взглянем.
— Нет.
— Это, — хотя он и улыбался, в голосе его слышался металл, — не личные вещи?
— А вы отнесетесь к ним с уважением, если личные?
— Да, как это ни странно для вас. Однако я думаю, это что-то другое. Свои личные вещи обычно не берут из мальчиковой спальни, но посмотрим…
Он развернул салфетку.
— Это было в кармане брюк Кена.
— Почему вы пытались скрыть это от меня? — тихо спросил Майлз.
— Я подумала, что вы заставите меня выкинуть все его «богатства», а он захотел бы сохранить их. — К ее глазам подступили слезы.
В следующее мгновение шеф увлек ее в бельевую комнату на первом этаже и закрыл за ними дверь.
— Джина, за кого вы меня принимаете?
— Вы отправляете Кена, — всхлипнула она.
— У меня нет выбора.
— Мы могли бы оставить его здесь. Мы с Бэб ухаживали бы за ним.
— Это было бы нечестно по отношению к другим детям.
— Они тоже не останутся без внимания.
— Вы знаете, я не это имел в виду.
— Его можно направить в больницу Орандж-Хиллз.
— Небольшой сельский лазарет с полудюжиной коек и приходящим три раза в неделю врачом.
— Какое это имеет значение? — чуть не задохнулась Джина. «Какое это могло иметь значение теперь?» — подумала она.
— Имеет. Понимаете… — Майлз поколебался, потом продолжил: — Понимаете, Джина, так же, как и вы, я не могу со всем этим смириться. Поэтому я отправляю Кена в Англию на лечение.
— Куда? — изумилась Джина.
— В Англию. Там очень хорошие врачи, и кто знает… — Он пожал плечами.
— Вы мне ничего не говорили.
— Я не хотел говорить вам, поскольку у него почти нет шансов.
— Я могу принять это, — медленно проговорила она. — Я готова принять любое объяснение, которое дает надежду.
— Но я не готов.
— И все же вы отправляете его. Он поедет один?
— Сейчас это всего лишь несколько часов на самолете.
— Но одному… Конечно же, Бенкрофт мог бы… — Джина помолчала. — Не Бенкрофт, а вы.
