Дорис Уилкс - Любовь — это серьезно
— Что же с ним случилось? — набравшись смелости, спросила Тори.
— А тебе действительно не все равно?
Винс так крепко вцепился в руль, что у него побелели костяшки пальцев. Тори притихла. Но тут же сказала себе: если ты хочешь, чтобы он принял тебя как одну из Ллойдов, то и веди себя соответственно.
— Он был моим дедом, — выдавила она. — Мне интересно...
— Всего лишь интересно! — с горечью воскликнул Винс. — И поэтому ты здесь сидишь и расспрашиваешь о человеке, которого в жизни не видела. Ты и понятия не имеешь, сколько он выстрадал, какую боль пережил! Ты просто не в силах понять!
Тори вздрогнула от столь яростного натиска. Ей хотелось ответить ему, что она очень хорошо понимает, что такое страдание и боль. Но не решилась, побоявшись увлечься и в запале открыть ему о себе слишком многое.
— У него был удар. И давай не будем к этому возвращаться.
Больше они не обмолвились ни словом. Всю дорогу до дома они молчали, но между ними чувствовалось напряжение, готовое в любой момент прорваться вспышкой раздражения.
3
Следующие два дня Тори изучала окрестности Уотер-холла. Облазила склон холма к югу от дома, прошлась по морскому побережью, куда летом съезжались толпы туристов. Но больше всего девушке понравилось бродить по широким лугам и тихим рощам, примыкающим к вересковой пустоши. Джилл столько рассказывала ей о мирных прогулках, когда отдыхаешь душой. И вот теперь Тори представился случай самой пережить это удивительное чувство единения с природой.
Однако она приехала сюда вовсе не для того, чтобы наслаждаться местными красотами и прогулками на свежем воздухе. Пусть даже они помогали ей отвлечься от мыслей о человеке, который был ей более чем неприятен, но один взгляд которого мог заставить ее сердце биться чаще.
Как это случилось сегодня утром, когда Винс застал ее в кабинете Роджера. Сначала он сам разрешил Тори посмотреть там книги.
В кабинете действительно было много книг. И еще — старинное бюро, уставленное фотографиями. Девушка так увлеклась их разглядыванием, что не услышала, как в кабинет кто-то вошел.
— Какого черта ты здесь забыла? Как я понимаю, книги — только предлог. — Резкий голос Винса как будто вспорол тишину.
Тори вздрогнула от неожиданности и, повернувшись в вертящемся кресле, смахнула что-то с бюро.
— Я... я увидела фотографию, — выдавила она растерянно. — Мне показалось, что это Джилл, а потом просто увлеклась. Здесь столько всего интересного...
Судя по выражению его лица, он ей не поверил.
— Ты ищешь что-то конкретное?
У Тори пересохло в горле. Отчего это? От сознания вины — ведь она действительно не просто рассматривала фотографии — или на нее так подействовало появление Винса? Он как будто излучал силу, которая одновременно притягивала Тори и отталкивала ее. Он весь был такой яркий, такой живой... И при этом — такой жестокий.
— Да нет, ничего...
— А это еще что такое? — Винс указал пальцем на нарцисс в керамическом горшке, который Тори поставила на низенький книжный шкаф у двери.
— Эта комната выглядит ужасно холодной, мрачной... Я попыталась немножко ее оживить, — твердым голосом проговорила Тори.
Если судить по взгляду, которым Винс обвел кабинет, и по легкой гримасе, исказившей его лицо, он был полностью с ней согласен. Но никогда бы в этом не признался, подумала Тори. Никогда.
— А мамины вещи... Они где теперь? — спросила она.
Винс приподнял бровь, изображая крайнюю степень изумления ее откровенной наглостью. Потом шагнул к бюро, поднял с ковра золоченый кинжальчик для вскрытия конвертов и положил его на место.
— А они должны где-то быть?
Тори невольно задержала дыхание. Его запах кружил ей голову. Как бы ей ни было противно это признать, ее влекло к нему неудержимо.
— Винс, ради Бога!
Она не позволит ему изводить ее подозрениями. Как бы он ни старался, она не даст себя запугать. Она приехала сюда за письмами, за теми самыми письмами, о которых ей рассказала Джилл в один из моментов слабости, когда ее тянуло на откровенность... И пока она их не найдет — если они, вообще, сохранились, — не уедет. Винсент Ллойд может катиться ко всем чертям!
— И что это за вещи? — спросил он со скучающим видом.
Тори поняла, что ей надо соображать побыстрее.
— Разные... книги. Старые игрушки. Какие-нибудь дневники... Ну, знаешь, всякие штучки девчоночьи...
Часы пробили четверть. Тори так и подпрыгнула от неожиданности. Создавалось впечатление, что даже неодушевленные предметы были в заговоре с новым хозяином Уотер-холла. Нервы у нее, как говорится, ни к черту. Но главное, не показывать Винсу, как она напряжена.
— Вряд ли ты их разыщешь, роясь в бюро моего дяди.
— А я, собственно, и не разыскиваю их в бюро! И потом, я там не роюсь! — огрызнулась девушка.
Ее раздражало, что он стоит так близко к ней.
— Насколько я знаю, моя дорогая кузина, отбывая из отчего дома, забрала с собой все, что смогла унести. А то немногое, что осталось, Роджер, я надеюсь, сжег еще тогда. В его голосе не было ничего, кроме ненависти к «дорогой кузине». Ненависти настолько сильной, что Тори невольно поежилась.
Он подошел к ней вплотную. Надменный, гордый... И Тори безотчетно вцепилась в подлокотники кресла.
— Что ты ищешь, Тори?
— Я уже говорила... — Она и сама заметила, что ее голос дрожит. Не только потому, что Винс стоял перед ней такой злой и грозный. Теперь она не могла повернуть кресло, не прикоснувшись к нему. А ей не хотелось к нему прикасаться... — И потом, мне казалось, у меня есть законное право здесь находиться. Законное, если не моральное.
— Моральное?! — Его смех как будто рассыпался ледяными осколками. — Кто это здесь говорит о морали? Наша маленькая прохиндейка?
Его глаза зажглись такой злобой, что девушка невольно отпрянула. Винс же, резко подавшись вперед, оперся одной рукой о спинку кресла Тори, а вторую положил на подлокотник. Она едва не потеряла сознание от ужаса, но ей все-таки удалось сохранить независимый вид.
— Моя сладкая симпатяшка-племянница не имела понятия о морали тогда, десять лет назад... И мне сдается, что с течением времени она вряд ли сподобилась превратиться в высоконравственную особу. Эта твоя маска ледяной неприступности не соответствует выбранной роли, дорогуша.
Странное дело: его усмешка, которая должна была рассердить Тори, разбередила в ней странные чувства. И в голове у нее как будто прозвенел звоночек, предупреждая об опасности.
— Необузданность и горячность той малышки, которую я помню, с годами не могли остыть. Такая исступленная, я бы даже сказал, первобытная страстность не подчиняется времени. Она не подчиняется ничему. Даже ненависти.
