Бернет Воль - Холодный ветер в августе
Бернет Воль - Холодный ветер в августе краткое содержание
Бернет Воль
Холодный ветер в августе
1
Раннее лето в Нью-Йорке. Пение и свист весны в прошлом. Забыто почти все, за исключением случайной легкой дроби, похожей на ту, которую издает механический цилиндр кондиционера, включаясь среди ночи. Да еще кружевного дымка. На дворе июнь. На дворе лето. Весна прошла.
В районе Ректор-стрит — полуденный поток машинисток и стенографисток, затянутых, увешанных безвкусными украшениями а-ля Катерина Гиббс. Вместе с этими тысячами граций, жующих резинку, в коттеджи Бикфорда врывается запах «Ноксемы», достаточно сильный для того, чтобы обратить в камень тушеное мясо.
В жилых кварталах полные мамаши тычут своих отпрысков под солнечные лучи, свирепо приказывая им немного подрасти. На 40-х улицах раздраженно шагают мужчины, ощущая, как прошлогодние сэнфорские брюки врезаются в промежность. На Пенн-Стейшн мужчина сражается с окном поезда и падает замертво от разрыва сердца. Это только первый, потом будут еще.
А на Ист 60-х день поднимается из-за реки, влажный, с привкусом моря. Вдоль рядов жилых зданий — монотонное жужжание кондиционеров, пережевывающих пыльный воздух.
В одной из таких квартир — тишина, дурное настроение, беда. Кондиционер молчит.
Айрис Хартфорд, лениво скользя между сном и бодрствованием, прижала бледно-голубую простынку к обнаженной груди. Медленно, потому что это было самое важное, она приступила к первому исследованию дня. Начав прежде всего с головы, она широко распахнула глаза, еще не видя, а только впуская в себя свет. Слава Богу, не было никаких признаков похмелья. Ни горящих век, ни рези в уголках глаз.
Благодарно, но слегка пожав плечами от сожаления, она вновь закрыла глаза. Ей всегда нравилось заниматься любовью с похмелья, это действительно было лучшее время. Был такой музыкант, кажется, Эдди? Френк? Фредди? — нет, Чак. Вот кто.
Альт-саксофон. «Химера-клуб». Что же он всегда пил? Перно. Господи! — подумала она. Но и перно не так противно, когда к нему привыкнешь. А по утрам, когда они просыпались — может быть, в 11, в 12 часов — они занимались любовью.
Айрис нравилось это, потому что сначала она была полусонной. А затем, мало-помалу, она просыпалась, чувствуя, как ее тело вырывается из плотного слоя головной боли и усталости. Это было прекрасное ощущение, почти полная отрешенность.
Она обычно лежала с открытыми глазами, наблюдая… наблюдая за… за Чаком, вот за кем… наблюдая, как он движется и чувствуя, как он движется, как если бы это происходило с кем-то другим. Затем неспеша, потому что это было несправедливо, он был хорошим парнем, действительно милым парнем, она оставляла свою отрешенность и начинала двигаться в ответ. И если двигаться достаточно долго и усердно, внезапно накатывали резкие приступы головной боли, и от этого — смешно, действительно странность — было еще лучше.
Через какое-то время он устал от этой связи. И она тоже. Она снова пожала плечами. Всегда одинаково начиналось, всегда одинаково заканчивалось. Везде.
Размышляя об этом, она почувствовала себя одинокой. Что ж, продолжим инспекцию. Волосы? Не раньше завтрашнего дня. Можно было бы вымыть их и самой. Хоть какое-то занятие в уик-энд — вместо того, чтобы ехать в Коннектикут с Джули Францем.
Мысли о Франце грозили поглотить ее, но она упрямо отогнала их. Проводя ладонями под простыней, она положила пальцы на грудь и в порядке эксперимента нажала на соски. Они начали твердеть, и она улыбнулась.
Что за лакомые кусочки, сказала она себе, фактически произнеся это вслух. Потрясающие. Самые потрясающие. Затем ее руки скользнули по плоскому животу и узким бедрам.
Напрягая мышцы, она подняла ноги и вытянула носки, ощущая силу мускулов на бедрах. Твердые, как камень. Сгодятся еще лет на десять, подумала она. Здесь нет причин для беспокойства. В первую очередь сдадут груди. Ну, всегда есть хирургия. Но сейчас не хочется думать об этом. В любом случае, пройдут годы, пока это понадобится, и к тому времени она, может быть, уже будет не у дел. Может, она выйдет замуж за Джули Франца, за кого-нибудь, быстро подумала она.
Она рывком встала с постели и подошла к большому зеркалу. Стоя перед зеркалом, она положила ладони на диафрагму и сдавила грудь. Сначала левую, потом правую, затем наоборот, затем обе вместе. Они ожили и резко дергались, отвечая ее мускулам и нервам, как дрессированные животные. Шлепок, шлепок. Затем она развела колени и сделала медленное вращательное движение бедрами. Заканчивая его, резко толкнула груди вверх.
Самые потрясающие, сказала она себе.
Прежде чем отойти от зеркала, она повертелась в обе стороны и еще раз осмотрела себя. Нигде ничего не висит. Ни одной складочки на боках, где груди переходят в грудную клетку. Она вновь сдавила их — очень быстро.
— Боинг, — сказала она и потянула себя за сосок, как будто это был куклин нос. Улыбнулась.
Затем остановилась и замерла. Что, черт возьми, было не так? Что-то было не так. Что же, черт побери! Она почувствовала, как начинают потеть ладони. Что это? Кто-то есть в квартире? Паника росла. Что…
О Господи, сказала она себе.
Кондиционер молчал. Проклятая штука. Она потянулась за халатом и подошла к окну. Аппарат не издавал ни дуновения, ни звука. Она пощелкала выключателем, покрутила тумблер. Не работает. Проклятая штука никогда хорошо не работала.
Вот что она получила, поручив это дело Джули Францу. Если бы я покупала его сама, подумала она, я бы пошла к Саксу, нет, не к Саксу, а к Мейси или к Джимбелу, или еще куда-нибудь и купила бы хороший кондиционер, вот так. Но Джули все покупает на распродажах. У него всегда есть друг, который все может достать за полцены, и… Она остановилась.
Устанавливал его большой и сильный негр. Он вообразил, что она собирается уступить ему. Она засмеялась. Больше никаких негров. Нет, СПАСИБО! Так ужасно видеть их руки на своем теле.
Сколько лет ей было? Она попыталась вспомнить. Девятнадцать, двадцать? Была ли она замужем? Она нахмурилась, покусывая костяшки пальцев. Это было… это было после того, как Джонни разбил свою машину — на самом деле ее машину, и она навещала его в больнице с парой ребят из их оркестра и… Теперь она вспомнила.
Они поднялись к ней, а затем они все напились, и она оказалась в постели с ними обоими. Это было в последний раз.
— Уф! — сказала она громко. Хочется принять ванну. Но сначала — телефон.
Голос на другом конце провода был тонким, но звучным. Мистер Пеллегрино. Он нравился ей. Он не был одним из этих слабых белых итальяшек. Как жаль, что он уже такой старый, ему, должно быть, пятьдесят.
