Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне

Элизабет издала тихий, полный боли вздох, когда ножницы срезали первые пряди. Звук был такой, будто кто-то перерезал стеклянные нити.

– А ты не хочешь, Мари? – спросила Китти, с восторгом наблюдая за происходящим через зеркало. – Тебе бы это пошло потрясающе.

Нет, Мари ни в коем случае не хотела жертвовать своими длинными волосами. А что скажет Пауль, вернувшись домой? Ах, теперь, после перемирия, пройдет совсем немного времени – и они снова увидятся. Совсем скоро, конечно же совсем скоро… Надежда умирает последней.

– А ты, Тилли? Твоя белокурая головка с короткой стрижкой смотрелась бы прелестно…

Тилли считала, что ее матери и без того хватает печали, так что она не хотела причинять ей боль. Может, позже она была бы не прочь. К тому же это весьма практично.

Китти сдула со лба срезанные волоски и с изумлением посмотрела на свою новую челку. Великолепно. Она не могла дождаться, когда мастер наконец будет доволен.

– Как вам идет, госпожа. Как будто эта стрижка создана специально для вашего лица…

Он был прав. Волосы Китти лежали в точности так, как того требовала мода. Две пряди были изящно, легко и красиво приподняты над головой, образуя два восхитительных завитка на висках. Челка придавала ее голубым глазам особую соблазнительность.

– Ну? Как вы это находите? – торжествовала она, встряхнув головой и проводя пальцами по коротким волосам.

– Шикарно! – вздохнула Тилли.

– Совсем не дурно, – согласилась Мари.

Элизабет молчала. Она подошла поближе к сестре, провела рукой по ее волосам, поправила их и смахнула пару волосинок с темной накидки, которую парикмахер надел на Китти.

– Пожалуйста, сделайте мне то же самое! – четко произнесла она.

36

– Вот те на! Извольте радоваться! – воскликнула Фанни Брунненмайер.

Разложив перед собой на столе «Аугсбургские новости» и надев Эльзины очки, она внимательно изучала газетную статью.

– Ну что там опять? – тяжело вздохнула Эльза. – Мы почти мечтаем о войне. По крайней мере здесь, в Аугсбурге было тихо и спокойно. Но с тех пор, как появилась республика и наш добрый кайзер Вильгельм покинул пост, творится что-то несусветное, повсюду кавардак. Теперь и на улицу носа не высунешь.

Кухарка велела ей не болтать ерунды. Войны, конечно, никто не хочет, а до нового режима ей нет никакого дела.

– Теперь у нас есть республика советов, Эльза, – напомнила она. – Вот что пишут сейчас в газете.

Эльза покосилась на заголовки, напечатанные жирным шрифтом, но у нее явно не было ни малейшего желания вникать в написанное. Тем более ее очки были сейчас на носу у Брунненмайер.

– И что это такое – республика советов?

Несмотря на то, что Фанни Брунненмайер дважды прочитала статью, разобраться до конца в том, что же это за устройство, она так и не смогла. Она поняла только, что отныне командовать всем будут представители народа и рабочего класса и что с бедственным положением населения скоро будет покончено. Впрочем, последнее обещало и старое правительство.

– Теперь у нас будет как в России, – просипела тусклым голосом повариха. – Они избрали революционный совет рабочих. Теперь он отвечает за все.

В глазах Эльзы читался испуг. Она до полусмерти боялась рабочих, которые постоянно бастовали и выходили на улицы. И к тому же это ужасное слово «революция». Как в России. Там революционеры убивали друг друга. Большевики и прочие, как их там еще? Она не могла вспомнить. Да это и неважно – все они ужасные, эти русские…

– Все из-за рабочих, – сетовала она. – А почему они должны сейчас командовать? Они же ничего не могут. Только и знают, что дерутся и сносят друг другу бошки. Ох, и нашего доброго кайзера Вильгельма убрали, но они еще об этом пожалеют.

Гумберт вошел на кухню с подносом, полным посуды, и ловко пронес его до мойки.

– Господа желают еще кофе, – объявил он.

– Похоже, на фабрике снова бастуют. Они называют это всеобщей забастовкой. Молодая фрау Мельцер и господин директор сидят за завтраком вместе с остальными и обсуждают новую республику. В Мюнхене она теперь тоже провозглашена.

– Республика советов, – вставила Эльза, поймав на себе удивленный взгляд Гумберта: ничего себе, Эльза была в курсе политических событий.

– Да, я думаю, это так называется. Фрау фон Хагеманн очень переживает за господина Винклера, ведь он тоже принимает во всем этом участие. Теперь он станет в Аугсбурге большим человеком.

– Кто, господин Винклер, этот управляющий детским домом? – удивилась Брунненмайер. – Он – и большой человек? Да это курам на смех!

Кухарка сварила свежий кофе, настоящий, зерновой, который где-то раздобыл лейтенант фон Клипштайн и преподнес Мельцерам в подарок. Прислуге, правда, доставался только второй розлив, но все равно это было намного лучше, чем отдающий чем-то затхлым солодовый кофе.

Словно соблазнившись приятным ароматом, на кухню заглянули Августа и Ханна – на короткий утренний перерыв.

– Что, кофе? – Августа с завистью наблюдала, как кухарка наливает в чистый кофейник кипяток. – Или это опять только для «дам из лазарета»?

– Это для господ, – буркнула Брунненмайер. – Передай-ка кофейник, Гумберт.

В кофейнике, из которого только что пили господа, на дне осталась гуща. В нем повариха сделает кофе для прислуги.

– А помните, как Йордан гадала нам на кофейной гуще? – Августа протянула Брунненмайер свою пустую кружку. – Тебе она предсказала большую любовь, так ведь, Эльза?

Эльза смущенно молчала. Наверное, ей действительно не хотелось, чтобы ей напоминали о таких глупостях.

– Это она нагадала на картах, – вспомнила Ханна. – И как знать, может, когда-нибудь все сбудется…

– А что там у тебя в кармане, Ханна? – поинтересовалась Августа. – Письмо, так ведь? От твоего красавца-любовника. Эх, повезло же тебе, что война закончилась. А то могла бы оказаться в тюрьме.

Ханна осторожно положила руку на карман фартука, из которого действительно выглядывал конверт. Ничто в мире не могло бы заставить ее открыть это письмо, только что пришедшее с почтой, прямо здесь, на кухне.

«Жаль», – подумала Августа; ох как ей хотелось узнать, что же в нем написано.

– Это ты проглотила тогда эту гадость от Йордан, но я этого не сделала. И слава богу, – продолжала она. – Йордан всегда продавала свои снадобья: уж и не знаю, сколько на ее совести таких бедняжек.

Она видела Марию Йордан вчера днем на Максимилианштрассе. Та вела на прогулку группу детей-сирот, там были одни девочки, маленькие и постарше.

– Они шли парами, держась за руки. И так послушно, как солдаты, только тише. А Йордан, старая карга, шла впереди…

Гумберт рассказал, что господин Винклер часто оставлял за главных своих подчиненных, поскольку сам ходил на собрания совета.

– У него столько сумасбродных идей, у этого господина Винклера. – Он покачал головой. – Например: все люди равны, не будет ни господ, ни слуг… А про мою профессию сказал, что у нее нет будущего.

Августа слушала, а глаза ее так и сверкали.

– Если только вы не разболтаете… – тихо произнесла она, наклонившись чуть-чуть вперед, чтобы сидящие за столом поняли ее.

– Тогда что? – с любопытством спросила Ханна.

Августа обвела глазами присутствующих, ей нравилось, что все взгляды были устремлены на нее.

– Ну я не знаю, – Она снова откинулась назад. – Нет, лучше не буду говорить. Густль побьет меня, если узнает, что я проболталась.

Этим она раскалила их любопытство добела.

– Сначала важничаешь, а потом оставляешь нас с носом.

Эльза ткнула ее локтем в бок, но Августе было хоть бы хны – после третьих родов в прошлом году она раздобрела еще больше. Конечно, это опять был пацан, ведь от Густава рождались одни пацаны.

– Ладно, но поклянитесь – господам ни словечка, молчать в тряпочку.

Все клятвенно ее заверили – могила. И только повариха проворчала, что у нее дел по горло и что Августа должна заканчивать этот глупый спектакль.