Кейт Фернивалл - Жемчужина Санкт-Петербурга
— Ну что? — спокойно, негромко произнесла она, не сводя глаз с Йенса.
— Ты, — Иван указал на нее, — пойдешь с нами. Ты, — он указал на Йенса, — останешься здесь.
— Нет! — Йенс решительно повернулся к Валентине, но она вскочила и прижала к его щекам ладони.
— Прости меня, любимый, — шепнула она, когда ее губы скользнули по его устам.
В следующий миг в голове Йенса точно взорвалась бомба, и он оказался на полу. Ему показалось, что мозг его разлетелся на тысячу осколков. Когда боль от удара наконец настигла его, он провалился в черную пустоту.
33
Дождь не прекращался. Вода струями лилась с потолка избы и с грохотом падала в цинковые ведра. Но Виктор Аркин не замечал этого звука. Он ходил по гнилым половицам и в тысячный раз пытался найти ответы на вопросы, которые гудели у него в голове.
Они придут?
Что ей известно?
Что она видела?
Что, если охранка специально подсунула ему эту девчонку, чтобы выйти на него?
Кому можно верить?
Он уже начал привыкать к такой жизни. Жизни в постоянном страхе. Такова была цена, которую ему приходилось платить.
Комнату он уже приготовил. Но она не будет такой, как калека. Она будет постоянным источником опасности, поэтому ему придется быть предельно осторожным. Он видел силу в глубине черных глаз на гладком лице. Аркин знал: стоит ему один раз сплоховать, и она, несмотря на свой юный возраст, съест его с потрохами.
Он остановился и выглянул в грязное оконце. Но в три часа утра рассмотреть чтолибо было невозможно. Кромешная тьма за окном скрадывала все звуки неослабевающим шумом дождя и ветра. В избе были тонкие продуваемые стены и крошечные комнатки, но для его целей она подходила как нельзя лучше. Стояла она в уединенном месте посреди широко раскинувшихся болот, через которые шла однаединственная грязная дорога, которая была немного приподнята над уровнем земли во избежание затопления.
Он простоял у окна час, прислушиваясь, не раздастся ли скрип колес. И все это время он не мог отделаться от мыслей об их матери. Она снова и снова представала перед ним. Он видел бледные ложбинки на ее теле, восхитительный холмик волос внизу живота, чувствовал вкус ее кожи. А теперь его не оставляли ее голубые глаза. Широко раскрытые, остекленевшие от изумления. В ушах у него звучал ее голос. Ее крик, который он услышал у себя за спиной, убегая от театра в дождь с ее дочерью на руках. Он должен был заставить ее возненавидеть себя, чтобы освободиться от нее.
Спустя час напрасного ожидания он снял с крючка на балке под потолком керосиновую лампу и открыл дверь в другую комнату. Желтосерый свет ворвался в помещение, заполз на потолок и пробил брешь в плотной, как кирпичная стена, темноте. Девочка, сжавшись в комок, лежала на кровати. В уме он всегда называл ее девочкой и никогда Катей. Так было проще. Безопаснее. Так он мог смотреть на нее, не чувствуя жалости.
Он поднял лампу повыше и увидел ее глаза. Огромные и ненавидящие. Губы девочки дрожали.
— Уйдите, — прошептала она.
— Тебе холодно?
Она покачала головой.
— Чтото болит?
То же движение. «Врешь», — подумал он.
— Уйдите, — повторила Катя.
Если он уйдет, комната снова погрузится в полную темноту (на всякий случай, чтобы избежать любых неожиданностей, он не оставил ей даже свечи). Поэтому Аркин поставил лампу на пол, прислонился плечом к дверному косяку и закурил сигарету.
— Смотри не умри мне тут, — быстро произнес он, чтобы скрыть легкую дрожь в голосе.
Она натянула на голову убогое одеяло.
— Уйдите, — чуть слышно произнесла она, и на этот раз голос ее звучал не громче шипения лампы.
Целую минуту он рассматривал неподвижную фигуру на кровати, надеясь, что она не выдержит и закричит на него. Но она не закричала. Поэтому он поднял лампу, вышел и закрыл дверь на ключ. Так было проще.
Старшую сестру привезли на телеге. Они втолкнули ее в избу так грубо, что ему захотелось пристрелить их на месте. Он выбрал этих троих, потому что они были спокойнее остальных и не стали бы распускать руки. Но они ехали несколько часов на открытой телеге под проливным дождем, меняя маршрут и петляя по лесу, чтобы запутать следы. Промокшие до нитки и злые, они вымещали раздражение на ней.
Она казалась очень маленькой, намного меньше, чем ему помнилось. Мокрые волосы липли ей на лоб, а зубы стучали, хоть она и пыталась это скрыть. Да, напомнил он себе, эта девочка сделает все, чтобы не показать ему своего страха. Они толкнули ее к столу и усадили на стул, с завязанными глазами и связанными за спиной руками. Ему было видно, как кожаный ремешок впивается в ее запястья, оставляя багровые полосы.
Он обошел стол и сел напротив нее.
— Я знаю, кто вы, — произнесла она, хотя он еще ничего не сказал. — Не думайте, что я вас не узнаю.
Он медлил, представляя себе, что сейчас творится у нее в голове. Ее, лишенную зрения и промокшую, грубые мужские руки втащили в комнату. Наверняка она сейчас прислушивалась к дыханию, пытаясь понять, сколько человек рядом с ней. Ее единственным оружием остались слова. Гдето по дороге она лишилась плаща и не догадывалась, как мокрое вечернее платье липло к ее телу. Бледный, почти прозрачный шелк повторял все мягкие неровности ее тела, делая ее похожей на куклу, из тех, которых дети любят наряжать в платья и раздевать.
— Я знаю, кто вы. — Голос ее не дрожал, но он услышал в нем ярость, хотя она и сдерживала ее изо всех сил. — Вы — Виктор Аркин. Бывший шофер моего отца.
Добавлять последнюю фразу не было смысла. Видимо, она просто решила указать ему на его место. Он сорвал с нее повязку, и Валентина прищурилась от неожиданного света. Длинные мокрые локоны липли к горлу и щекам, как будто могли защитить ее.
— Как видите, — приятным голосом произнес он, — вы не ошиблись. Как проницательно!
Ее глаза привыкли к свету, зрачки медленно сузились, но презрительное выражение так и застыло на лице.
— Это было нетрудно.
— Считайте, что вам повезло, раз вы еще живы после того, как пырнули меня в бок.
— Где она?
— Кто?
Губы ее сжались.
— Где она?
— Спит.
— Сомневаюсь. — Валентина встала, и в ту же секунду двое мужчин схватили ее за руки. При желании им бы ничего не стоило их сломать. — Отведите меня к ней.
— Сначала потолкуем.
— Я прошу вас, Аркин. — Руки ее дрожали от гнева, но голос оставался спокойным. — Пожалуйста, отведите меня к ней. Поговорить мы можем и завтра, когда я обсохну, а вы выспитесь.
Неужели заметно, что он уже три ночи не ложился? Глаза его высохли, и каждое движение век причиняло боль. Он коротко кивнул в сторону двери с торчащим ключом, и, прежде чем он успел чтото сказать, Валентина бросилась к двери и прижалась лбом к деревянным доскам.
