Джудит Тарр - Дочь орла
— Я не сеньор Баварии, — заметил он.
— Ты мог бы им быть, — сказала она, — мой господин герцог.
— Стоит ли быть просто герцогом, если я был королем?
— Это лучше, чем умереть.
— Они не убьют меня, — сказал он убежденно. Но замолк, потому что сомнение — злейший из демонов.
— Скорее всего, нет, — согласилась она. — Они заставят тебя поклясться в верности и прикажут жить в одном из твоих замков.
Кровь отхлынула от его лица.
— Я не хочу, — сказал он, — я не хочу снова оказаться в тюрьме.
— Тогда им придется убить тебя. Они же не могут выпустить тебя на свободу. Если только, — добавила она, — не появится веских оснований доверять тебе. Если бы ты мог получить обратно Баварию с единственным условием верно служить императору и его регентам, ты бы согласился?
— Почему ты думаешь, что мне предложат так много?
— Потому, что я им это сказала.
— Ты? Не императрицы?
— Императрицы доверили мне поступать, как я сочту нужным.
Он смотрел на нее так, будто никогда прежде не видал. Возможно, так оно и было. Он никогда не видел в ней просто Аспасию. Родившаяся в Пурпурной комнате; развратница в постели с неверным; посланница чужеземной королевы. Может быть, впервые он увидел ее саму.
— Ты, — сказал он медленно, — чудо природы.
Она от души рассмеялась.
— Очень любезно сказано! Я грешница, вот я кто! И при этом я такая же женщина, как любая другая.
— Нет, — возразил он, — ты не такая. Другие, даже королевы — они поступают так, как от них ожидают. Ты поступаешь так, как тебе нравится.
— Мы все так делаем. Разница только в том, что мне редко нравится то, чего ожидают другие. — Она поднялась, обошла его и подошла к окну. Оно выходило на юг, и ее взгляд скользил над соломенными крышами города, над ярким пятном лагеря, над зеленым мраком леса. Она заговорила, не оборачиваясь, достаточно громко, чтобы он все расслышал: — Бавария твоя по праву. Если ты примешь ее, если ты будешь служить императору с должной преданностью, все твои грехи будут прощены. Все, мой господин. Никаких кровавых распрей с теми, чьих родственников унесла твоя война; никаких претензий от регентов, чьи полномочия ты присвоил, ни от императоров, чью корону ты захватил.
— Почему?
Он действительно не понимал. Вот поэтому, подумала она, он и не смог стать королем. Она дала ему объяснение, которое могло его удовлетворить:
— Я не настолько глупа, чтобы держать сокола в клетке.
— Значит, ты наденешь на меня нуты и колпачок, и я буду летать по приказу?
— Ты всегда вправе выбрать клетку, — отвечала она.
Он подошел и остановился сзади. Она подумала, коснется ли он ее. От него шел жар, словно от очага, даже на расстоянии.
— Я мог бы похитить тебя, — сказал он, — силой жениться на тебе и начать новую игру.
— Которую ты проиграешь.
— Ты в этом уверена?
Он хотел ее. Ее, а не ее возможности и воображаемые выгоды. Может быть, он понял это одновременно с ней. Он не схватил ее, как поступил бы на его месте другой. Он вообще не сделал ни одного движения, чтобы дотронуться до нее.
Это ее поразило. Германцы обычно брали, что хотели. Все, что делал Генрих с момента смерти великого Оттона, было прямым доказательством этого. Но ее он не взял.
Было бы проще, если бы он попытался изнасиловать ее. Тогда она бы хоть знала, что делать.
На него было приятно смотреть. Ей нравилось говорить с ним. Это тоже было новое ощущение. Она не испытывала к нему ненависти, несмотря на все, что он совершил. Он был как ребенок, жестокий и порывистый, который берет то, что ему хочется, не заботясь о других. Но, подумала она, он взрослеет. Он начинает понимать, что не все, что ему хочется, можно получить.
— Если я сделаю, как ты хочешь, — сказал он, — сделаешь ли ты одну вещь для меня?
— Замуж за тебя я не пойду, — ответила она.
Он покачал головой. Он только слегка смутился.
— Можешь ли ты обещать мне, что, если Оттон умрет без потомства, мой сын будет королем?
— Едва ли я вправе это обещать, — сказала она.
Теперь он рассердился.
— Не лги. Я видел, что ты сделала из Оттона, хотя он еще такой маленький. Я хочу, чтобы ты учила моего сына; я хочу, чтобы ты сделала из него человека, способного быть императором. Я не так глуп, чтобы не понимать, что ты сделаешь все, что в твоих силах, чтобы Оттон женился и обзавелся наследником. Но если не получится, пусть мой сын будет королем. Пообещай это, и я склонюсь перед твоей волей. Я приму Баварию, дам клятву и буду до самой смерти верен императору, которого выбрала ты.
Аспасия устремила невидящий взгляд в небо. Она знала младшего Генриха только по рассказам; при ней он ни разу не появлялся при дворе. Ему сейчас, должно быть, одиннадцать лет; высокий, светловолосый, спокойный мальчик, которого обучают монахи. Все знали, что он собирается принять постриг и стать архиепископом.
Она повернулась к Генриху.
— И ты потерпишь, чтобы твоего сына обучала женщина?
— Ты обучала Оттона. Ты приложила руку к воспитанию его отца; его мать была твоей воспитанницей с колыбели. Учи моего сына, и я стану ручным соколом императора. Самым ручным и верным, какого когда-либо видели.
Он говорил спокойно, и в его словах чувствовалась правда. Он будет верен и не нарушит клятвы.
Византийка, живущая в ней, заметила, что даже Генрих способен понять, когда он потерпел окончательное поражение. Никто больше не доверит ему регентства. Он не может быть уверен, что доживет до совершеннолетия Оттона или что Оттон не окажется слишком силен, чтобы его свергнуть. Он дважды сделал ставку на трон и проиграл. Третьей игры не будет.
Если забыть, что соглашался он тоже на игру, самую серьезную из всех. Подчиниться, служить тому, чье место он пытался занять, и верить, что его сын будет править. Это был выбор, достойный византийца. Из всех его поступков этот был бы достоин короля.
Она склонила перед этим голову.
— Если твой сын вытерпит мое обучение, я буду его учить.
— Он вытерпит, — сказал Генрих, и можно было быть уверенным, что так и будет.
Она подняла бровь, но промолчала. Она не в силах была справиться с волнением, поднимавшимся в ней. Учить еще одного ребенка. Этот старше; уже сформировавшийся характер, и не из послушных. Она приняла вызов. Надо будет поговорить с Гербертом, опытным в укрощении юных дикарей.
Она чуть не забыла попрощаться с Генрихом. Она возместила это, поклонившись ниже, чем требовало ее положение, и сказав:
— Да хранит тебя Бог, мой господин герцог.
Титул сослужил свою службу. Он всегда будет занимать только второстепенное, но очень хорошее положение. Ему придется научиться довольствоваться этим.
