Вера Рочестер - Месть еврея
— Пойдемте, сын мой, я проведу вас,— поспешно сказал отец фон-Роте.
И он повел его лабиринтом комнат и внутренних лестнвд, через кабинет князя, как нам известно, в первом этаже, выходивший в сад. Молча, погруженный в раздумье, прошел банкир дом до памятной террасы, примыкавшей к комнате Валерии, где внизу, у винтовой лестницы, он обменял своего сына на сына князя.
— Благодарю вас, отец Мартин, здесь уж я найду дорогу,— сказал банкир, прощаясь.
Медленно, с подавленным сердцем, подошел он к террасе и вздрогнул. При лунном свете он заметил женщину, стоявшую, опершись на перила и опустив голову на руки. Ее длинные русые волосы рассыпались по белому пеньюару, а лоб был повязан компрессом.
— Валерия! — почти невольно вскрикнул он.
Молодая женщина вздрогнула, подняла голову и, увидев своего бывшего жениха, глухо воскликнула:
— Вы здесь? Какая неосторожность! Что если Рауль увидит вас?
— Успокойтесь, я сейчас был у князя, и мы расстались не во вражде. У тела несчастного ребенка мы подали друг другу руки. Муж вам все расскажет; но раз случай свел нас, Валерия...— Он приблизился и, тревожно взглянув ей в глаза, проговорил:
— Скажите, можете ли вы простить мне все зло, которое я вам причинил в порыве слепой ненависти; не отвернетесь ли вы от меня с презрением и ужасом?
Валерия подняла свои чудные голубые глаза на бледное измученное лицо Гуго, и чувство сострадания сжало ее сердце.
— Да простит вас Бог, как и я вас прощаю,— сказала она, протягивая ему руку.— Если Рауль мог быть столь великодушен, чтобы простить вас и помириться с вами, что же могу сказать я, виновница всего, так как моя слабость и измена толкнули вас на зло. Каждый день я буду молить Бога послать вам, наконец, мир и счастье и избавить меня от упрека совести, что я сделала вас на всю жизнь несчастным и одиноким.
— Благодарю вас, Валерия,— прошептал он, прижимая к губам ее руку.— Ах, если б я мог отдать жизнь за ваше счастье, я не поколебался бы ни минуты.
Он повернулся и торопливо пошел к калитке, не подозревая, что судьба готовила ему случай исполнить свое обещание...
Не менее взволнованная Валерия снова оперлась о перила и задумалась о нем. Ей казалось, что она все еще видит его бледное лицо, большие черные глаза и слышит его голос, звук которого заставлял дрожать все струны ее сердца. Несмотря на сознание, что она любит Рауля, одно имя банкира поднимало в ее сердце невыразимую, мучительную тоску.
— Боже милосердный,— шептала она,— когда мир водворится в душе моей? Когда же я буду наслаждаться чистой любовью без примеси подобных чувств.
Она закрыла глаза, прижав голову к стоявшей на балюстраде мраморной вазе, и так углубилась в свои мысли, что не слышала ни шагов князя, который спускался с лестницы, ни бряцания его шпор на плитах террасы, и только когда он обнял ее за талию, она, вздрогнув, подняла голову.
— Это ты, Рауль? Как ты бледен, дорогой мой. Успокойся, молю тебя. Ты должен беречь себя для меня и ребенка. Ведь ты же не виноват в поразившей нас беде! Кто же может поставить тебе в упрек естественный гнев в такую минуту.
— Совесть шепчет мне, что волей или неволей, а я обагрил свои руки убийством,— прошептал князь.
— Бог знает твое сердце и знает, что ты был самым нежным отцом Амедею, несмотря на его сходство с Мейером. Но и из этого ужасного несчастья Провидение выделило добро; я вполне оправдана, ничто теперь не поколеблет твоей веры в меня, и нас ждет будущность, полная мира и любви.
— Валерия, дорогая моя, укор совести, что я несправедливо обвинял тебя, внушил мне снисхождение к Мейеру; он достаточно наказан, и мы примирились. Ты тоже постарайся простить ему.
— Я уже простила, Рауль, я сейчас видела его. Он проходил здесь и, подойдя ко мне, просил прощения, и я простила, так как прочла на его лице душевную муку. Он коротко сказал мне, что вы примирились, но ты расскажи мне все подробности.
Рауль передал ей свой разговор с банкиром и сообщил о своем решении.
— Что ты говоришь? — воскликнула Валерия.— Ты отказываешься от нашего ребенка? Он останется у Мейера и никогда не узнает, кто мы ему?
— Мы вынуждены поступить так в ограждение чести твоего отца и Рудольфа. Чтобы потребовать Эгона и законно усыновить его, надо начать процесс, который вызвал бы скандал и погубил бы Мейера. Можешь ли ты этого желать? Как ни виновен банкир, но он уже достаточно наказан тем, что ему некого любить и воспитывать, кроме детей своего соперника. Эгон, говорят, привязан всем сердцем к человеку, которого считает своим отцом, а мы, которых он никогда не видел, не имеем для него никакого значения. Зачем же вносить смуту в сердце ребенка? Он слишком мал, чтобы понять причины всех этих событий нашей жизни, а вместе с тем уж слишком развит, чтобы нести их последствия, не размышляя. Будет ли он счастлив от этой перемены? Не будет ли он томиться, будучи удален от того, к кому привык и на которого смотрит, как на отца? Это важные и трудные для ребенка вопросы. Поверь мне, лучше преклониться перед велением судьбы и искать счастья лишь в нашем Рауле. Этот ребенок — плод нашей любви.
Валерия ничего не ответила. Положив голову на грудь мужа, она оплакивала эту последнюю приносимую ею жертву фамильной чести.
Трагическое событие, поразившее семейство князя Орохая, взволновало весь Пешт. Никто не сомневался в ужасной истине, и все искренне жалели несчастного отца, которого роковая случайность сделала убийцей своего собственного сына, а потому все выдающиеся и известные горожане приезжали выразить свои сожаления и сопровождать погребальную процессию князя Амедея Орохая в родовой склеп. Густая толпа наполнила улицы; все глаза с участием устремлялись на шедшего за гробом смертельно бледного князя и убитую горем красивую молодую жену, опиравшуюся на его руку. Расстроенный и убитый, Вельден стоял в малом садике своего дома и из-за опущенных занавесей смотрел на запруженную любопытной толпой улицу. Когда погребальное пение возвестило о приближении шествия, нервная дрожь пробежала по его телу, он судорожно ухватился за бархатную портьеру, а глаза тоскливо глядели на маленький, тонувший в цветах гробик, уносивший в могилу его отвергнутого сына. Он не видел, что гувернантка, желавшая поглазеть на пышные похороны, собравшие лучшее общество города, вывела на балкон детей, и Эгон с Виолой, стоя на стульях, с любопытством глядели на процессию.
Случайность или воспоминание заставили Валерию поднять голову, когда она проходила мимо дома банкира, взгляд ее обежал анфиладу окон, остановился на двух русых головках, видневшихся наверху.
