Лора Бекитт - Дочери Ганга
Красота молодой женщины стала ее врагом; ей приходилось прятать ее, равно как скрывать, что ее дочь здорова. Такой, как Бриджеш, мог умышленно покалечить ребенка! Здесь было немало маленьких слепцов, которым выжгли глаза, и калек, которым переломали ноги!
А еще в этом мире нельзя было жить с сердцем, исполненным сострадания, со строгим нравом или целомудренной душой.
Обычно рядом с Соной и ее дочерью сидели две молодые женщины, тоже с детьми: Малати и Падма[104], чьи имена им совсем не подходили. Их дети не были ухоженными и хорошенькими, как Латика, да и сами матери всегда ходили неопрятными, лохматыми, грязными.
Тем не менее Соне подавали больше – в основном из-за ее прекрасных глаз, в которых застыла неподдельная скорбь. Многие не без основания полагали, что, если такая женщина просит подаяние, значит, ее вынудили к этому очень серьезные обстоятельства.
Вымаливая милостыню, Малати пела гимн во славу Шивы, хотя ее голос был некрасивым, надтреснутым, слабым. Падма, в чьем подоле с утра, не шевелясь, спал ребенок, хранила угрюмое молчание. Она тоже почти не двигалась, лишь изредка поправляла непослушную прядь волос, в которой, невзирая на то, что этой женщине едва минуло двадцать, уже мелькали седые нити.
– Совсем плохой день, – заявила Малати, закончив петь. – Я съела утром только кусок чапати, и мне до смерти хочется риса.
Лицо Падмы исказила гримаса, как будто слова товарки причинили ей нестерпимую боль.
– Вот уже месяц, как я живу впроголодь! Это все из-за засухи. Сейчас, когда пошли дожди, может, станет полегче, – пробормотала она. – А то я боюсь, как бы Виру не помер.
– Помрет, родишь другого! – отрезала Малати.
– Тебе хорошо говорить! Это зачать нетрудно, а вот как выносить, чтобы он родился живым или не умер в первый же месяц?
– А чем мне лучше? Мой ребенок тоже еле живой! Что я ему даю? Несколько кусочков лепешки, размоченной в чае! Это ей хорошо! – Малати кивнула на Сону, которая не вмешивалась в их разговор. – Она не похожа на нищенку, а ей подают, как нам двоим, вместе взятым, а то и больше! Эй, слышишь! Тебе не надо сидеть с нами, тебе стоит пойти к ним!
Она кивнула на стайку женщин в ярких сари, с алыми, как цветы рододендронов, губами, густо насурьмленными бровями и ресницами, высматривающих и завлекающих мужчин. Случалось, неугомонные мальчишки свистели и громко хохотали им вслед, тогда как мужчины, те, что в своем кругу отпускали непристойные шуточки по поводу этих женщин, воровато оглядываясь, подходили к ним в укромных углах и начинали торговаться. Ни за что на свете Сона не желала для себя такой доли!
Она не ответила Малати, лишь ниже склонилась над Латикой, прикрыв ее личико от жаркого солнца. Если б вот так же можно было бы защитить дочь от жестокой судьбы!
День в самом деле выдался неудачный: три пайсы у Малати, две – у Падмы. Только Сона собрала целых четыре анны. Пересчитав милостыню, Падма сокрушенно вздохнула.
– Что делать? Я задолжала Бриджешу за целых пять дней! Он с меня шкуру сдерет! Даже если я отдам все, что заработала сегодня, это мне ничем не поможет. Я не покрою долг, да к тому же останусь без еды! И Виру тоже!
В голосе женщины звучали истерические нотки, но Малати не прониклась ее горем. Деловито завязав деньги в уголок сари, она встала, с трудом выпрямляя затекшие ноги. Она была должна Бриджешу всего две пайсы, да и на ужин должно было хватить.
Хотя они с Падмой никогда не были дружны, Сона протянула ей две анны – половину заработанного.
– Отдай Бриджешу, сколько посчитаешь нужным, а на остальное купи еды.
Падма недоверчиво смотрела на деньги. В их среде не было принято помогать друг другу. Чаще всего в мнимом сочувствии скрывался подвох, так же как костыль легко превращался в дубинку.
– Почему ты даешь мне деньги? Что ты за это хочешь? – с тихой тревогой спросила она.
– Мне просто жаль тебя.
– Надо же, какое великодушие! – вмешалась Малати, чье лицо исказилось от жадности и зависти. – Не верь ей, Падма! Никто никогда и ничего не делает даром!
Сона повернулась к ней:
– А люди, что подают нам милостыню?
В ее лице было столько наивности, что Малати расхохоталась.
– Таким образом они выражают свое презрение, унижают тебя! Платят дань богам, чтобы не очутиться на твоем месте!
Она собиралась еще что-то сказать, но вдруг замолчала. Сона увидела, что к ним приближается Бриджеш. Быстро забрав у Соны деньги, Падма сжала их в кулаке.
– Много собрали? – деловито спросил мужчина.
Малати протянула две пайсы. Падма колебалась, не зная, сколько отдать в счет долга.
– Что там у тебя? Небось, целый латх?[105] – с издевкой произнес Бриджеш.
Женщина разжала ладонь, и он сгреб все, что там было. На глазах Падмы заблестели слезы.
– Неужели нельзя оставить ей хотя бы немного? – прошептала Сона.
– Она должна мне! – рявкнул Бриджеш, одновременно поворачиваясь к той, что посмела с ним спорить.
Глаза Соны были глубоки, как ночное небо, густые волосы струились подобно темной реке. В ней было столько благородства и чистоты, что мужчина невольно замер. Это не укрылось от Малати, и она зашипела:
– Падма солгала! Сегодня ей удалось заработать только две пайсы, остальное дала ей она!
Женщина ткнула пальцем в Сону, и Бриджеш нахмурился.
– Это правда?
– Да. Почему бы мне ей не помочь?
Хотя лицо мужчины недовольно скривилось от такой дерзости, было видно, что он колеблется, не зная, что делать.
– За тобой, – наконец сказал он Падме, – по-прежнему долг. А ты, – обратился он к Соне, предварительно окинув ее долгим взглядом, не обещавшим ничего хорошего, – пойдешь со мной.
Когда мужчина и женщина удалились на значительное расстояние, Малати удовлетворенно произнесла:
– И поделом ей! Такой, как она, нечего делать среди нас!
Сона чувствовала себя так, будто посреди жаркого дня ее вдруг обдало ледяным ветром. Грудь стеснило от предчувствия чего-то очень нехорошего. Бриджеш был не просто жестоким человеком, его жестокость сочеталась с полным бездушием и беспросветной алчностью.
Она пошла за ним, потому что боялась ослушаться, потому что у нее на руках спала Латика. Сона замерла перед Бриджешем, точно вытесанная из камня статуя. Сейчас в ней жили только глаза.
– Если одни будут отдавать заработанное другим, у стен храма появится много лишних людей. А лишние люди мне не нужны. В этой жизни каждый имеет только то, что в состоянии взять, и не больше. Иные сражаются за клочок иссохшей земли и чашку скверной воды, живут, как звери, и умирают, как насекомые, а другие правят целыми государствами, – назидательно произнес Бриджеш.
