Лора Бекитт - Дочери Ганга
Аруну удалось вывести свою названую сестру за пределы форта и устроить в доме какой-то насмерть перепуганной индийской семьи.
Ратна не знала, вернется ли он – ведь его могли убить! – но он вернулся и, к ее удивлению, принес бутылку тари[101]. Не желая его обижать, она согласилась немного выпить после того, как уложит сына спать.
– Как зовут твоего мальчика? – спросил Арун, наблюдая, как Ратна устраивает ребенка в большой плетенке, заменявшей кроватку.
– Айрон.
– Имя, созвучное с моим, но с совершенно иным значением, – сказал Арун, при этом подумав о том, что наверняка человек, чье имя означает нечто очень конкретное, да к тому же твердое, будет иметь в жизни больше счастья, чем он. Впрочем, даже железо разрушается, а красота восходящего солнца вечна.
– Да.
Ратна заметила, что он смотрит на ее сына с искренним любопытством и глубокой печалью.
Чтобы не мешать и без того стесненным хозяевам, они с Аруном вышли во двор и сели под высохшим деревом. Обоим хотелось поговорить, особенно Ратне, только сейчас сполна осознавшей, насколько она соскучилась по общению с человеком своего народа.
Прошлой ночью дул сильный ветер, потому пожар и распространился так быстро, но к этому моменту он стих; небо затянули тучи, отчего оно напоминало гигантскую закопченную сковородку. Со дня на день должен был наступить сезон дождей, когда на землю обрушиваются потоки воды и улицы вмиг превращаются в грязные реки.
– Наверное, ты уже поняла, что я потерял Сону, – помолчав, промолвил Арун.
– Как это произошло? – тихо спросила Ратна.
Он стал рассказывать, запинаясь от горьких спазмов и запивая боль тари.
– Я приезжала в Патну, – вставила молодая женщина. – Хотела вас разыскать, потому что нуждалась в поддержке и помощи. Твои соседи рассказали о том, что произошло. Но я не знала, что Соны… больше нет. Я надеялась на лучшее.
Арун тяжело молчал, и тогда Ратна продолжила:
– Я не ожидала встретить тебя на войне. Ты мстишь англичанам?
– Англичанам? Нет. Я случайно познакомился с человеком, собравшим эту армию. Мы вместе сбежали из тюрьмы. Теперь он сводит кровавые счеты с теми, кто держит за горло наш народ. А я… отныне я не знаю, для чего мне жить. Прошлое стерто, будущего нет.
– И все же мне кажется, что война – это не твое.
– Ты права. Во мне никогда не было жажды крови.
– Тогда выбирай покой.
– В одиночестве? Это покой могилы.
– А может, тебе вернуться к своим? У тебя же есть родители, братья и сестры?
– У них давно своя жизнь. И я настолько изменился, что им будет трудно меня принять.
– А Бернем-сахиб? У него ты занимался тем, что тебе нравилось. И там у тебя были друзья, Хема и Чару. По-моему, они прекрасные люди.
– В их присутствии все будет напоминать мне о Соне.
Вздохнув, Ратна дотронулась пальцем до шрама на его щеке.
– Откуда это?
Он усмехнулся.
– Флора. После того как я пытался ее задушить, она решила изуродовать мое лицо. Ее остановила племянница. А по мне, так лучше бы она изрезала мою плоть, чем искромсала сердце!
– Ты хочешь ее наказать?
– Я знаю, что это ничего не даст. К тому же жить иногда гораздо тяжелее, чем быть мертвым. Насколько я понимаю, Флора осталась совсем одна. Рано или поздно она сойдет с ума от такой же безысходности, что и я.
Ратна не стала возражать, однако подумала, что эта женщина – старуха, тогда как Арун еще молод.
По листьям зашуршал дождь. Его звуки напоминали невнятную, но успокаивающую мелодию. Изнуряющую засуху наконец-то сменила небесная благодать.
– Наша жизнь тоже состоит из сезонов, – сказала Ратна. – В моей судьбе было столько как неожиданно хорошего, так и нежданно плохого, что я уже не знаю, на что мне рассчитывать.
– В твоей жизни не было жестокой и безвременной смерти любимого человека! – резко произнес Арун.
– Ты забыл, что я разлучена с дочерью.
– Но она жива!
– Сона тоже жива. Ничто не исчезает навсегда. Мы помним о ней, она присутствует в наших разговорах, снах.
– Но вместе нам больше не быть.
– А если тебе… попытаться найти другую женщину? У тебя еще могли бы быть дети, – осторожно произнесла Ратна, вспомнив, как Арун смотрел на ее сына.
– Нет, – угрюмо ответил он, – мне никто не нужен. Я уже не смогу начать все заново.
Допив тари, Арун вдруг произнес с каким-то новым выражением и неожиданными нотками в голосе:
– Я очень рад, что встретил тебя! Каким-то образом тебе удалось облегчить то, что я чувствую. Послушай, Ратна… – он замялся, – у меня появилась мысль: не уехать ли нам в Варанаси? Я прикипел к этому городу и верю, что он поможет мне исцелиться. Мы бы могли поселиться вместе…
Она смотрела на него с изумлением, и Арун добавил:
– Конечно, как брат и сестра.
– Но это невозможно! Я не могу поехать в Варанаси, я должна дождаться мужа!
– Здесь опасно.
– Разве это имеет значение? Мне все равно.
Он опустил голову.
– Прости. Разумеется, ты не можешь. Это был мимолетный порыв. Завтра я вернусь к Дамару Бхайни. А ты… Я сделаю так, чтобы о тебе позаботились.
– Ты пользуешься доверием этого человека?
– Не знаю. Мы слишком разные. У него есть цель, а у меня… ничего.
Дождь усилился, и они зашли в дом. Арун хотел уехать, но Ратна уговорила его остаться.
Ночью женщина не могла уснуть. Ее снедала тревога, однако она думала не о себе, не о муже, а об Аруне. В его глазах больше не было огня, свойственного человеку, готовому сражаться за свою жизнь. Внутри него что-то оборвалось, рассыпалось, разъехалось по швам.
Ратна подумала, что, если сейчас не уведет его с войны, он неминуемо погибнет, потому что не видит в своей жизни никакого смысла. И она никогда себе этого не простит. Она должна помочь Аруну, ведь он спас жизнь и ей, и ее сыну. А еще когда-то они с Соной взяли ее с собой и благодаря им она вырвалась из обители скорби, вновь обретя будущее.
У Ратны оставалась надежда, хрупкая, как бабочка, и драгоценная, словно священный сосуд. Ведь сама она не единожды теряла и обретала вновь!
Когда утром Арун проснулся, Ратна, пожелавшая помочь приютившим их людям, сидела на корточках перед печью, подкидывая кизяк в огонь, тогда как жена хозяина умело замешивала тесто для лепешек, старшая дочь быстро лущила горох для пакаури[102], а младшая ловко резала лук.
При виде таких трогательно-привычных женских хлопот у Аруна сжалось сердце.
Он понимал, что вчера допустил ошибку. Ратна могла подумать что-то не то, тогда как на самом деле ни она – в качестве сестры, – ни какая-либо другая женщина – стань она его женой – не заменили бы ему Сону.
Иногда в безбрежности небес ему грезился чудесный облик Соны, и тогда Арун думал о временах, когда простое прикосновение к ее теплой, золотистой, как мед, коже порождало молнию в теле. Порой, просыпаясь от мнимого ощущения женской ласки, ласки Соны, он вспоминал ее сдержанность в их первые ночи и то, как она раскрылась потом. Воскрешал в воображении ее улыбку, напоминавшую яркое солнце, внезапно проглянувшее в ненастный день.
