Жаклин Брискин - Обитель любви
— Нет, — она покачала головой.
— Почему? Я бы так сказал: пусть тело соединится с духом. А что касается геенны огненной — если такая вообще существует, — то там я уже побывал.
Она коснулась рукой его руки.
— Раньше я никому об этом не рассказывал, — хрипло произнес он, но руки не отдернул. — Так что сделайте одолжение: больше не говорите со мной об этом.
— Не буду.
— Она называла вас Тессой. Теперь, когда мы познакомились поближе, вам не кажется, что пора уже назвать свою фамилию?
— Ван Влит, — сказала она.
На его лице отразилось изумление.
— Когда я вам говорил об этом? — спросил он недоуменно.
— А как вас зовут?
— Вы только что сами сказали — Ван Влит.
Они уставились друг на друга. А потом оба одновременно рассмеялись.
— Черт возьми! Нашел девушку, перед которой можно излить душу! Это же надо! Среди всех девушек города наткнуться на свою двоюродную сестрицу! — Он поднес руку в перчатке к щеке, потом убрал.
— А как тебя зовут?
— Кингдон. И тоже Ван Влит. — Он хохотнул, откинулся на закрытую дверцу машины и устремил на нее внимательный взгляд. — А где же твои рога и копыта?
— Значит, тебе вдолбили, что у нас рога и копыта?
— Мать постоянно твердила об этом. А какого мнения о нас твои родители?
— Не знаю.
— Что, ничего о нас не говорили?
— Я вообще не знала бы о том, что у меня есть братья, если бы не дедушка Хендрик...
— А, тот толстый старик с голландским акцентом?
Она, улыбнувшись, кивнула.
— У него на руке не хватало трех пальцев, — сказал Кингдон. — Я от его клешни оторваться не мог. Она действовала на меня завораживающе. И пугала.
— Когда я была маленькая, я думала, что эта рука у него от слона.
— Она и вправду походила на бивень, — проговорил Кингдон. — Он приехал к нам сразу после того, как на свет появился мой самый младший брат, Ле Рой. Оделил меня мятными конфетами и сказал, что Господь осенил благодатью Лос-Анджелес и это его любимое место на земле.
— Дедушка Хендрик обожал Лос-Анджелес, — сказала она. — Он жил вместе с нами, пока...
— Он умер? Когда?
— В год, когда началась война. В четырнадцатом. — Она помолчала. — Он говорил мне, что я похожа на своего двоюродного брата...
— Значит, на меня, потому что Том и Ле Рой — белобрысые фламандцы.
— Мы, и верно, немного похожи, — робко заметила она. — Ваш отец Три-Вэ?
— Да, обнищавший младший брат.
— Я спрашивала дедушку, что за брат у меня? А он говорил, что это вопрос не к нему. Я была счастлива узнать, что у меня есть брат. Когда ты единственный ребенок в семье, чувствуешь себя одиноко. Мне хотелось поскорее познакомиться с моим братом. Тогда мне было... э-э... года четыре. Я тут же побежала к родителям. Когда я забросала их вопросами, папа встал и ушел в спальню. Мама посадила меня к себе на колени и сказала, что я уже большая и пришло время узнать: у меня есть дядя и тетя, а также двоюродные братья. Но предупредила, чтобы я о них больше не говорила. Особенно при папе. Папа не ладил со своим братом и при этом сильно страдал. Я представляла себе эдакого злого великана, который молотит папу кулачищами.
— Мой отец, — начал Кингдон, — никогда в жизни никого не бил. Придуманный тобой образ больше смахивает на меня, если уж на то пошло. В детстве я был настоящий сорвиголова. Или взять, к примеру, мать. Иногда она бывает форменной сукой!
Тесса почувствовала, как краска прилила к ее лицу. До сих пор никто при ней так не отзывался о своих родителях.
— Мне в это тоже было трудно поверить, — сказала она. — Мой папа сильный. Он играет в поло, ходит на охоту. В детстве он вообще казался мне бессмертным и непобедимым. — Помолчав, она продолжала: — В сущности, я пронесла это отношение к нему через всю свою жизнь. Я преклоняюсь перед отцом.
— Ну ладно, дома ты молчала. Но ведь Ван Влиты известная в городе фамилия. Наверно, ходили разные слухи. Тебе в школе никто не намекал на существование нашего родового клана?
— А я не посещала школу.
— Неудивительно. Зачем ходить в школу богатой наследнице всего Запада?
— Я много болела. — Она дотронулась до почти невидимого шрама на шее. — Кингдон, я могу себе представить, каково тебе было лежать в больнице...
— Поскольку ты упорно возвращаешься к этой теме, — произнес он, понизив голос и так едко, словно хотел ее обидеть, — я скажу, что больница — идеальное место для того, чтобы у человека ампутировали его... жизнь!
Она и не думала отводить взгляд. Его ядовитый сарказм не подействовал. Она понимала его. Но в этом было нечто большее, чем просто понимание. Известие, что перед ней двоюродный брат, изменило ее отношение к Кингдону. Она сразу же включила его в тесный круг близких ей людей. В ее круг. Поэтому за последние несколько минут она вся раскрылась ему навстречу и полностью доверилась.
Мимо прокатил «форд». Кингдон, пошарив в кармане джемпера, вытащил пачку сигарет, раскрыл и предложил ей.
— Я не курю, — сказала она.
— А мне можно?
Она кивнула.
— Ты умеешь утешать, сестричка Тесса, — сказал он, затягиваясь и выпуская колечко дыма. — Так ты покажешь мне побережье Тихого океана? Мой отец уверял меня, что большинство пляжей Южной Калифорнии когда-то принадлежали нашим предкам.
— Они были скотоводами. И действительно владели узкой песчаной косой, абсолютно бесполезной, так как она была оторвана от остального ранчо. Это мне рассказал отец.
Тесса улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ и вышел из машины, чтобы ручкой завести мотор.
6Уже почти стемнело, когда она высадила его за квартал к югу от отеля «Голливуд». Здесь он снимал комнату в одном из доходных домов, окружавших так называемый «дворик» — широкое пространство, поросшее бугенвиллеей, гибискусом и страстоцветом. Как раз в сумерки они раскрывают свои большие красивые цветы.
Нос и лоб Кингдона порозовели от солнца. Днем они побывали в Венеции — на местном курорте, названном так в честь знаменитого европейского города. Они гуляли среди увеселительных заведений с куполообразными крышами в виде минаретов. Она подстраивалась под его прихрамывание, когда они не спеша переходили по арочным мостикам через многочисленные обмелевшие каналы со стоячей морской водой. Во время прогулки он ей рассказывал о знаменитых летчиках-асах: о французах Нангессере и Гинемере, о немцах Бальке и Рихтгофене. Иногда она садилась на корточки, надевала маленькие, в проволочной оправе очки и что-то записывала в свой блокнот. В такие минуты он отдыхал от ходьбы, убеждая себя, что она остановилась вовсе не из-за его увечной ноги, а для того, чтобы записать полезные для нее сведения. Он старался также убедить самого себя, что рассказывает ей все это, чтобы ей было легче написать сценарий, а вовсе не для того, чтобы дать выход собственному отчаянию.
