Серж Голон - Анжелика и ее любовь
Что дала бы ему сейчас любая из тех женщин, которые живут только для себя, какая-нибудь капризная, фривольная, расфуфыренная маркиза, ему – авантюристу, собравшемуся еще раз сыграть ва-банк, посвятив свою жизнь освоению новых земель?
Какое место следовало предоставить в этой жизни той, прошлой Анжелике, тому очаровательному юному созданию, которое вошло в этот полный соблазнов век с горячим желанием испытать свое женское оружие, и той женщине, тоже из прошлого, которая, покорив сердце короля, избрала извращенный двор местом своих деяний и подвигов?
Дикий, суровый край, куда он ее привез, нуждался не в мелочных и пустых сердцах, а в самопожертвовании. У нее оно было, это самопожертвование. Он читал сейчас это в ее взгляде, удивительном для женщины, чьи глаза встречались с глазами стольких великих мира сего и околдовывали их. И все же судьба решила в конце концов, что она будет принадлежать ему?!
Ожидая его приговора, не зная его мыслей, она не отрывала от него глаз.
Жоффрей же думал: «Самые прекрасные глаза в мире! Заплатить за такие тридцать пять тысяч пиастров было не так уж дорого. Их сияние покорило короля… Их силе подчинился кровавый султан».
Он опустил руку ей на лоб, словно боясь уступить мольбе ее глаз, затем медленно погладил ее по волосам. Да, время посеребрило их, но какой прекрасной оправой стали они для изумрудного свечения ее глаз. Воистину, такой оправе позавидовали бы богини Олимпа.
Втайне он восторгался ее способностью сохранять красоту в любых испытаниях – и когда у нее было тяжко на сердце, и когда бушевала буря, и когда она предавалась любви.
Ему пришлось так долго открывать ее и привыкать к ней. Прежний опыт общения с женщинами ни в чем не помог ему лучше понять ее, так как подобной женщины он никогда ранее не встречал. Ему не удавалось познать ее не потому, что она низко пала, а потому что она необычайно высоко поднялась. Все объяснялось этим.
Она могла носить самую грубую, рваную одежду, явиться перед ним растрепанной и промокшей, или подавленной и усталой, как сейчас, или же обнаженной, слабой и покорной, как в ту ночь, когда он сжимал ее в своих объятиях, а у нее из глаз лились слезы, которых она не замечала, – все это не имело значения. Она всегда оставалась прекрасной, как источник, к которому можно припасть и утолить жажду.
Никогда больше он не сможет жить в одиночестве, никогда.
Жизнь без нее стала бы для него непосильным испытанием. Даже сейчас он не мог примириться с тем, что она находится на другом конце корабля. Теперь он был потрясен, видя, как вся дрожа, она лежит у его ног.
Одному Богу известно, что ему было бы совсем нелегко повесить «ее» протестантов. Конечно, все они себе на уме, но им нельзя было отказать ни в мужестве, ни в выносливости, и они, в конечном счете, заслуживали лучшей участи. Тем не менее, наказать их было необходимо. За всю свою полную опасностей жизнь он много раз убеждался в том, что слабость – причина тяжелых неудач и бесчисленных поражений. Чтобы спасти человеческую жизнь, надо вовремя отсечь загнивающий орган.
В наступившей тишине Анжелика продолжала ждать.
Рука, ласкавшая ее волосы, заронила в ней надежду, но она не вставала с колен, зная, что не переубедила его, и что он, вопреки ее чарам, может стать еще более недоверчивым и безжалостным.
Какой еще довод привести ему?.. Дух ее блуждал в пустыне, где призрачное видение повешенных на реях ларошельцев сливалось с видением, явившимся ей у скалы Фей в то ледяное утро в Ньельском лесу. Пляска смерти немых, болтающихся в воздухе тел. И вдруг среди них промелькнули осунувшиеся личики Лорье и Жереми, бледная, как мел, Северина в чепчике.
Наконец она заговорила голосом, дрожавшим от биения ее сердца.
– Жоффрей, не отбирайте у меня то единственное, что у меня осталось.., уверенности, что я нужна несчастным детям. Я сама во всем виновата. Я решила спасти их от участи, которая хуже смерти, от гибели самой души. Тогда, в Ла-Рошели, у них на глазах преследовали, унижали, бросали в тюрьмы, заковывали в цепи их отцов. Так неужели случится так, что я привезла их сюда, на край света, чтобы они увидели позорную смерть своих отцов на виселице?.. Такое потрясение! Не отнимайте этого у меня, Жоффрей! Я не перенесу их горя. Сейчас я живу только одним – помочь избежать рокового исхода. Неужели вы лишите меня этого?.. Разве я так богата?.. Что останется у меня, если исчезнет надежда спасти их, дать им порезвиться на зеленых лужайках – их наивной мечте… Я потеряла все: земли, состояние, титулы, имя, честь, моих сыновей… И вас, вашу любовь… У меня больше нет ничего, кроме дочери, над которой висит проклятие.
Стон застрял у нее в горле, она прикусила губы. Пальцы Жоффрея больно сжимали ее затылок.
– Не надейтесь разжалобить меня слезами.
– Знаю, – прошептала она. – Я такая неловкая.
«Напротив, слишком ловкая», – подумал он. На самом деле, он уже еле выдерживал вид ее слез. Он почувствовал, как судорожно дрожат ее плечи, и сердце его разрывалось от жалости.
– Встаньте… Видеть вас на коленях невыносимо.
Обессиленная Анжелика послушно встала. Помогая ей, граф на мгновенье задержал в своих руках ее холодные, как лед, руки, и в раздумье заходил по каюте. Когда Анжелика смотрела на него, он видел мученическое выражение ее глаз, влажные ресницы, набухшие веки, следы слез на щеках.
И вдруг он ощутил такой сильный прилив чувств, что с трудом удержался от соблазна крепко обнять и поцеловать ее, страстно шепнуть: «Анжелика! Анжелика! Душа моя!»
Он не хотел больше видеть, как она дрожит перед ним, но в то же время он еще помнил и ее недавнюю браваду, которую он простил ей с большим трудом.
Как сочеталось в ней все это: сила и слабость, дерзость и покорность, жесткость и нежность? В этом был секрет ее обаяния. Ему предстояло либо ужиться с этим, либо обречь себя на беспросветное одиночество.
– Прошу вас сесть, госпожа аббатиса, – сказал он вдруг. – Поскольку вы опять хотите поставить меня в безвыходное, положение, скажите сами, какое решение предлагаете вы? Не получится ли так, что мой корабль, побережье и форт скоро станут ареной новых кровавых стычек между вашими вспыльчивыми друзьями, моими людьми, индейцами, лесными охотниками, испанскими наемниками и всей фауной Мэна?
Легкая ирония этих слов принесла Анжелике несказанное облегчение. Она присела и глубоко вздохнула.
– Не думайте, что вы уже выиграли партию, – сказал граф. – Я просто задаю вам вопрос. Что мне делать с ними? Ведь дурной пример заразителен. Получив свободу, они станут ждать подходящий момент для реванша. Мне же совершенно не нужно, чтобы здесь, на этой полной опасностей земле, среди нас появились новые враждебные элементы… Я мог бы, конечно, избавиться от них так же, как они собирались поступить с нами: высадить с семьями на пустынном берегу, подальше к северу, например. Но это обрекло бы их на такую же верную смерть, как и виселица. А покорно отвезти их – в благодарность за измену – на острова я не могу, даже ради вас. Я потеряю уважение не только своих людей, но и всего Нового Света… Глупцам здесь не прощают.
