Джейн Фэйзер - Клевета
С надменностью, присущей роду Плантагенетов, она подошла к столу и положила руку на холодную поверхность дубовой столешницы.
Вдруг что-то кроваво-красное мелькнуло в свете лучей солнца, падающих из окна. В следующее мгновение, не веря своим глазам, Магдален увидела, что между средним и указательным пальцем руки, которой она оперлась о стол, дрожит кинжал; с его серебряной ручки ей будто подмигивал рубиновый глаз страшного змея. Казалось невозможным, чтобы кинжал не задел ее пальцев, но боли она не чувствовала и крови не было. Глаза испуганной женщины медленно поднялись на человека, восседавшего в конце стола.
— Заруби себе на носу, — сказал Бертран. — Ты слишком много говоришь и невнимательно слушаешь.
Она облизнула пересохшие губы, медленно отвела в сторону руку. Крохотная капелька крови показалась на среднем пальце, где кинжал все же задел кожу. В комнате стояла гробовая тишина.
— Милорд, — проговорила в конце концов она, склоняя голову.
Шарль д'Ориак перегнулся через плечо, выдернул кинжал и легким движением швырнул его через стол дяде. Только теперь Магдален заметила, что вся поверхность стола сплошь искрошена зарубками, наподобие той, что была сделана только что, и ей стало ясно, ее новоявленный дядя всего лишь продемонстрировал обычный для него метод поддержания уважения к главе семейства.
Бертран тем временем положил кинжал на стол, под правую руку.
— Племянница, — сказал он. — Мы очень рады тебя видеть. Я и мои сыновья.
Он небрежно повел рукой, представляя троих мужчин за столом.
— Жерар, Марк, Филипп. Своего двоюродного брата Шарля ты уже знаешь. Его мать приходилась сестрой мне и твоей матери.
— Что вы хотите от меня? — она исхитрилась выдавить из себя этот вопрос и, несмотря на холод в животе, вновь подняла подбородок.
— Ну, зачем же так, племянница? Твое место среди де Боргаров, — осторожно ответил Бертран, откидываясь на спинку кресла. — Ты одна из нас. Ты должна относиться к нам, как относилась к нам твоя мать. Мы просто хотели по-родственному обнять тебя.
«Объятия змеи», — подумала Магдален, вспомнив глаз змеи на ручке кинжала, и мысль об опасности вновь захватила ее.
— Я из Плантагенетов, — сказала она, собрав последние остатки своей строптивости. Но глаза ее невольно взглянули на кинжал, ибо в следующее мгновение он мог вонзиться уже не в стол, а в живую плоть.
Однако Бертран не дотронулся до оружия. Откинувшись в кресле, он смотрел на Магдален, прищуренными серыми глазами, и голос его неожиданно смягчился.
— Ты родилась не где-нибудь, а в этой самой комнате. Вот так-то, дочь Изольды.
— Здесь? — ей и раньше было известно, что она родилась во Франции, но где точно, она не знала. — В этой комнате?
Магдален обежала взглядом бастионную комнату, ее стены, сложенные из толстого камня, пол мощеный каменными плитами, огромный камин, сейчас безжизненный, а тогда, в зимнюю ночь ее появления на свет, в нем, наверное, пылало целое дерево. Холодок пробежал по ее спине. Она стояла в той комнате, где родилась, среди родственников матери. Но ведь выросла она среди прохладных зеленых равнин Англии, в мрачной глуши пограничной крепости, а потом — в атмосфере спеси, присущей двору Плантагенетов. Там она стала тем, кем была сейчас, там ей дали представление о мире, о том, кто она и откуда. И вот она в далеком южном краю, в мрачном замке, где некая женщина в предсмертной агонии, совпавшей с родовыми схватками, произвела ее на свет. Ощущение от этой комнаты, просочившееся в кровь, с тех пор жило в Магдален, как и ощущение родства с матерью, которую она никогда не видела. Выходит, Изольда де Боргар умерла в этой комнате? Умерла в момент родов или после них, где-то в другом месте?
— Она умерла здесь? — обронила она вслух.
Что-то похожее на жало змеи мелькнуло в глазах Бертрана. Но голос его остался тихим и холодным, почти бесплотным, как у чревовещателя.
— Твой отец отравил ее в этой комнате… и здесь она кучилась в предсмертной агонии, когда у нее начались роды. Ланкастер принял тебя из мертвого тела.
Ужас от услышанного обрушился на нее. Магдален ухватилась за край стола, и костяшки пальцев побелели, когда она попыталась снова выпрямиться и осмыслить сказанное Бертраном.
— Мой отец убил мою мать?
Бертран продолжил рассказ, и слова его заполняли мраком прохладный воздух комнаты, пронзенной лучами заходящего солнца.
Бесстрастным голосом де Боргар поведал о сверхъестественном даре ее матери привораживать мужчин, и о том, как она этот дар использовала во имя процветания семейства. Он рассказал, как Изольда подстроила ловушку Ланкастеру и как ее план был раскрыт принцем. По словам Бертрана ее мать ничуть не любила Ланкастера, а просто соблазнила его для блага Франции и возвышения де Боргаров. Голос звучал мягко, но слова были твердыми, как гранит, холодными, как лед, оглушающими, как удар молота. Зачатая в ненависти, она родилась в момент убийства, причиной которого была все та же ненависть.
Так вот что за секрет хранил от нее Гай де Жерве. Теперь ей стало понятным многое… та ужасная первая встреча с отцом, когда Джон Гонтский оттолкнул от себя одиннадцатилетнюю дочь, его постоянное отвращение к ней, странные, уклончивые замечания Гая де Жерве о ее сходстве с матерью. Ей стала наконец понятна сила ее женского очарования: жадные взгляды придворных ее отца, вожделение ее кузена, желание, горевшее в глазах главаря разбойников, страстная влюбленность и чувственное влечение, которое испытывали к ней Эдмунд и Гай. Это была та же сила, что и сила ее матери. Она — дочь Изольды де Боргар, и эти люди, родственники Изольды и ее родственники, надеялись использовать ее также, как раньше использовали Изольду.
И вся любовь к ней Эдмунда и Гая внезапно потускнела, как старая, позеленевшая, испорченная медная монета. Так вот, значит в чем суть ее? Магдален вновь испытала те же чувства, что в тот далекий день, когда Гай де Жерве впервые открыл ей, что Джон Гонтский — ее отец. То же самое отчаяние, замешательство, та же засасывающая безнадежность охватили Магдален, но только теперь рядом не было человека, который способен ее успокоить, утешить и бережно подвести к пониманию и признанию того, что случилось.
Впрочем, и она сама уже не была ребенком. И на этот раз не может позволить отчаянию захлестнуть ее целиком, она достаточно взрослая, и ей не нужен теперь всемогущий покровитель и опекун, чтобы вернуть чувство реальности и ощущение жизни. У нее была ее суть, и она за эту суть уцепилась, стоя лицом к лицу с этими до жути похожими на нее людьми, людьми, поведавшими ей, что она принадлежит им, и считавшими, что она будет служить тем же целям, что и ее мать. Но она не желала вступать на ту же порочную стезю, что и ее мать, и потому сказала:
