Джудит Тарр - Дочь орла
Ее мул вдруг шарахнулся в сторону. Она вцепилась в повод, чтобы не вылететь из седла. В сердцах она обругала животное. С чего было шарахаться? Не было ни малейшего ветерка. Ни одна птица не пела, ни один листок не шелестел. Не было слышно ни единого звука, кроме шума от их собственного движения.
Исмаил, ехавший рядом с ней, прямо сидел в седле. Его лошадь замедлила шаг, навострила уши. Очень плавно и очень спокойно он вытащил свою саблю.
Она хотела спросить его, что он делает. Не успела.
Пошел черный град. Кто-то вскрикнул от боли. Стрелы сыпались совсем рядом. Что-то сбросило ее на землю и отшвырнуло. На миг она потеряла сознание. В голове ее все кружилось. Она с трудом перевела дыхание. Она с трудом соображала. Кто-то из своих столкнул ее с мула и выбросил из схватки. Она проверила: ее нож был в ножнах. Чужой бы ее ограбил. Ее пальцы сжимали рукоятку, пока она, не меняя позы, лежала ничком, набираясь смелости поднять голову.
Неподалеку было много деревьев, невиданно толстые черные стволы шевелились. Она закрыла глаза и вновь открыла: стволы превратились в монахов. Хильда склонилась над нею, бледная, но спокойная, она помогла ей подняться.
Это удалось ей с трудом. Губа была разбита, во рту был привкус крови. Она отстранила двух дородных монахов, поспешивших к ней. Она смотрела туда, где шел бой.
Это было совсем не то, что на рисунках в книгах. И совсем не похоже на игру в поле. Это было не красиво, а мерзко. Люди молотили друг друга как попало, они рубились мечами. Из луков больше не стреляли, опасаясь попасть в своих. Большинство охранников скрывались за фургонами от нападавших. Нигде не было видно белого тюрбана и темного лица под тюрбаном. Ужас заледенил ее сердце.
Пронзительный нечеловеческий клич заставил ее вздрогнуть. Казалось, он несется отовсюду:
— Алла-иль-Алла! Аллаху акбар!
Все — и свои и чужие — застыли на месте от неожиданности.
Вопящий, вертящийся, рубящий сплеча демон ринулся в самую большую группу сражающихся. Один Бог знал, откуда он взялся. Его лошадь брыкалась, неистово ржала, вставала на дыбы. Он вращал сверкающей саблей и вопил, как грешная душа в аду.
Только Аспасия и, может быть, Герберт могли понять, что он сейчас вопит. Это была нежная песня, очень известная в Кордове, о юноше, впервые испытавшем любовь.
Зрелище было великолепное и ужасающе жуткое. Враги оробели, дрогнули. Мелкие группы сражающихся распались. Большие заметно поредели.
Исмаил перевел свою лошадь на торжественный пританцовывающий шаг. Он внезапно умолк. Его улыбка была страшней кинжала.
Враги бежали, не ожидая дальнейшего.
Тишина прервалась чьим-то смехом. Остальные подхватили. Через минуту все уже закатывались смехом.
Исмаил смеялся так же весело, как и остальные. Его сабля сияла ярко и чисто: ни капли крови не пятнало ее. Смеясь, он вложил ее в ножны и позволил своей лошади немного потанцевать, показывая свое мастерство наездника. Все разразились приветственными криками.
Им понадобилось немного времени, чтобы привести все в порядок. Один человек был ранен стрелой в руку; Аспасия перевязала его. Мула, покалеченного тяжелым ударом меча, пришлось прикончить: идти далеко он не мог, а, хотя от разбойников удалось избавиться, можно ли быть уверенными, что они не вернутся? Кто-то из них, оправившись от испуга, наверняка сообразит, что на них напал человек, а не демон и что они отделались испугом.
Мул Аспасии, избавившись от седока, благоразумно удалился в сторонку от заварушки и мирно пасся. Один из людей привел его. Она села, стараясь это сделать как можно осторожнее, так как ушибы давали себя знать. Она была лишь уверена, что ничего не сломала. Устроившись в седле, она не чувствовала резкой боли, хотя все тело болезненно ныло.
Исмаил сиял. Он получил превеликое удовольствие — не в последнюю очередь, подумала Аспасия, от того, что всех поразил своим невероятным спектаклем. Он был скрытен, но обожал удивлять людей.
— Ты когда-нибудь проделывал это раньше? — спросила она, когда они снова тронулись в путь и миновали опасный поворот.
— Давно, — ответил он. Лицо его уже не улыбалось, но в душе он продолжал веселиться. — Это действует только в Германии, где сарацинами пугают детей. В Италии запросто пристрелят.
По спине ее пробежал холодок.
— А если бы эти люди знали, кто ты на самом деле?
— Очевидно, они не знали. — Его лошадь кокетливо вздергивала голову и игриво пританцовывала. Казалось, она разделяет чувства хозяина. Он был доволен своим подвигом, как мальчишка, и вид у него был озорной.
— Ты, — сказала она, — должно быть, спятил.
Он пригвоздил ее строгим взглядом:
— Может быть, я и сумасшедший, но дураком-то я никогда не был. Или я должен был понадеяться на твою охрану? Хоть они и подготовленные, — признал он, — и горят желанием защищать тебя. Но они бы так быстро не справились.
И с таким риском. Она покачала головой. Губы ее дрогнули в улыбке.
— У тебя был такой лихой вид, — сказала она, — и ты был такой красивый с этой сверкающей саблей.
Она наблюдала, как румянец медленно заливает его лицо. Ей было немного грустно видеть, как он вспомнил, что он немолодой мужчина, а не необузданный мальчишка. В нем словно померк свет, который горел так ярко еще недавно.
Он был похож на закоптевшую лампу, на которую долгое время не обращали внимания, а потом взяли и почистили. Темные наслоения годов на время исчезли: вот таким он был, наверное, в Кордове. Она подумала, что он только что был счастлив. Насколько это возможно для него вдали от Кордовы.
37
Еще до того, как они увидели Берштадт, было понятно, что город близко. На дороге они все чаще видели путешественников, большинство из которых направлялись в город. Повсюду на обочинах были раскинуты стоянки: то шатер богатого вельможи, то просто подстилка на земле. Даже нищие летели стаями на церковный запах, обещающий и еду, и сплетни, и щедрое подаяние.
Город, казалось, стал меньше. Только самые высокопоставленные лица могли разместиться внутри городских стен; остальным приходилось становиться лагерем за их пределами, и каждый норовил захватить местечко получше.
— Чума, — пробормотал Исмаил, когда они проезжали через шумный, кишащий народом, вонючий лагерь. — Без эпидемии не обойдется, если они останутся здесь подольше.
Мул Аспасии брезгливо перешагивал через кучи дымящегося навоза. Нищие совсем обнаглели: один прорвался через вооруженную охрану, схватил ее стремя и бежал рядом, приплясывая, скаля зубы и протягивая к ней грязные руки. Ближайший стражник сшиб его с ног и швырнул в толпу его собратьев.
