Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

– Лиза очень сердилась?

Ему пришлось оторваться от своих фантазий, прежде чем он смог ответить.

– Да изрядно, мне придется объявить господину Винклеру, что она непричастна к нашему визиту.

Он улыбнулся, но Мари оставалась серьезной. Она пыталась дозвониться до Лизы – к сожалению, безуспешно.

– Экономка не передала ей о моем звонке.

Это был упрек, вероятно, не без оснований. Тем не менее он раздражал его. Неужели им снова придется ссориться? Неужели нельзя общаться друг с другом дружелюбно или по крайней мере вежливо во время этого короткого путешествия?

– Мне очень жаль. Я обязательно поговорю с ней.

Теперь Мари улыбнулась. Весело и в то же время немного злорадно, как ему показалось.

– Не нужно. Я ясно сказала ей, что о ней думаю.

Он кивнул и решил не углубляться в эту тему. В настоящее время госпожа фон Доберн отчаянно боролась за свое положение на вилле, которое полностью зависело от мамы. Лиза стала ее врагом, и в этом ее, безусловно, поддерживали Китти и, разумеется, Мари, а прислуга был против нее с самого начала. Паулю было жаль Серафину, потому что наверняка рано или поздно она проиграет эту борьбу. Тем не менее все в нем противилось идее уволить ее. Это было бы уступкой Мари, а он, несмотря на всю свою любовь и тоску, был не из тех мужчин, которые будут идти на поводу у жены.

Кто это всегда говорил? Неважно…

– Ты не против, если я немного посплю? Сегодня я почти не спала, – вдруг прервала молчание Мари.

Только посмотрите – она тоже не спала. Может, лучше было бы и вправду ей поспать. По крайней мере, тогда они не будут спорить.

– Пожалуйста, отдыхай. Я сам устал.

Она сняла пальто с крючка и накинула на себя как покрывало. Теперь он не видел даже ее подбородка, но вскоре ее голова немного откинулась назад. Пауль смотрел на ее ноздри и закрытые глаза под ободком шляпы. Темные ресницы. Они изредка подрагивали, вероятно, из-за движения поезда. Постоянный монотонный стук вагонов. Действительно ли Мари спала или просто притворялась, чтобы избежать разговора с ним? Неважно, он смотрел в окно, где проносились голые кусты, мелькали последние дома Аугсбурга, а затем и Дунай, вдоль которого проходила железнодорожная линия.

Зеленые луга, небольшие леса, в которых уже виднелись красновато-коричневые набухшие почки, между ними низкие домики, баржи, лениво плывущие по реке.

Действительно, она спала. Ее правая нога больше не была согнута, а вытянулась в его сторону. Еще немного, и ее темная туфля коснется его ботинка. Когда поезд остановился в Дидорфе, их ноги соприкоснулись, и он посмотрел в ее испуганные, еще сонные глаза.

– Извини.

– Ничего страшного.

Они оба отстранились и напряглись. Мари поправила шляпку, плотнее накинула пальто. Он поборол страстное желание заключить ее в объятия. Так же, как он делал это каждое утро, когда она моргала сонными глазами. Почему люди всегда должны создавать себе проблемы, спорить, хотеть оказаться правым? Не проще ли было обнять друг друга? И заниматься теми страстными и безумными делами, которые они оба так любили?

– Ты уже подумал, что ему скажешь? – спросила Мари.

– Я думал, что ты что-нибудь скажешь.

– А, понимаю. Ну, это зависит от обстоятельств, не так ли?

– Конечно.

Паулю не хотелось сейчас разбираться с проблемами Лизы, вместо этого он раздумывал, не сделать ли Мари признание в любви. Если да, тогда ему нужно поспешить, пока они все еще оставались одни в купе. Ведь это могло быстро измениться.

– Главный вопрос для меня, – продолжала Мари, – почему он не ответил на письмо Лизы? Также возможно, что он больше не живет в Гюнцбурге с братом, а переехал.

– Тогда его брат все равно переслал бы ему почту.

Мари пожала плечами.

– Только если он знает, где Себастьян.

– Посмотрим.

В общем, у него тоже было впечатление, что Себастьян Винклер не особо стремился, чтобы его нашли. Что он был за человек? Сделал ребенка его сестре и исчез. На самом деле он не ожидал такого поступка от этого порядочного и честного парня. С другой стороны, Лиза в то время еще была замужем за Клаусом фон Хагеманом.

Мари встала, чтобы повесить пальто на крючок, значит, не собиралась продолжать дремать. Он прищурился на утреннее солнце, которое теперь косо падало в купе, и подождал, пока она снова сядет.

– Знаешь, Мари, иногда мне кажется, что все эти разговоры и споры ни к чему не приводят.

Она не показала никаких эмоций, что думает об этом предложении.

– У меня, к сожалению, тоже такое впечатление.

– Потому что мы все больше забываем, что нас соединяет друг с другом.

– И потому что ты не хочешь понять, что нас разделяет.

Черт! Не так-то просто было сказать такому упрямому человеку, как сильно ты его любишь. Он сглотнул и сделал новую попытку:

– Что бы ни стояло между нами, Мари, это все бессмысленно. Мы придем к соглашению, я обещаю тебе. Главное, что мы друг друга…

Но она покачала головой и решительно прервала его:

– Для меня, дорогой Пауль, это отнюдь не бессмысленно. Ты хочешь просто стереть рукой все проблемы, как стирают запотевшее оконное стекло. Иней исчезнет, обзор станет ясным, но холод за окном никуда не пропадет.

Он на мгновение закрыл глаза и услышал, как шумит в ушах. Нет, приказал он себе. Сейчас ты будешь сохранять спокойствие.

– Что ты имеешь в виду под «холодом»? – Она сделала жест, как будто это был случайный набор слов без глубокого смысла. Но он знал ее лучше. – Ты хочешь, чтобы я уважал твою мать, верно? Чтобы я поддерживал эту выставку? Ты этого от меня хочешь?

– Нет!

Он вздохнул и хлопнул руками по коленям.

– Что тогда?

– Ничего, Пауль. Я ни о чем не прошу и не хочу тебя ни к чему принуждать. Ты сам должен знать, что делать.

Он пристально посмотрел на нее и пытался вникнуть в смысл ее слов. Она ни о чем не просила. Она не хотела его ни к чему принуждать. Тогда чего же она хотела? Почему он снова стоял перед этой стеной, которая отделяла их друг от друга? Перед этой проклятой стеной, в которой не было ни ворот, ни окон и которая была слишком высока, чтобы просто перелезть через нее.

– Тогда, пожалуйста, объясни мне.

Но дверь купе открылась, и пожилой господин заглянул внутрь.

– Номера 48 и 49? А, уже вижу. Мы правильно. Пойдем, моя дорогая.

Он затащил в купе тяжелый коричневый кожаный чемодан, сделал безуспешную попытку поднять тяжелый предмет в багажную сетку и потом с досадой наблюдал, как Пауль с легкостью поставил туда чемодан.

– Большое спасибо, молодой человек. Вы очень любезны. Ты взяла шляпные коробки, моя радость?

«Моя радость» была закутана в норковую шубу, так что поначалу можно было разглядеть только ее светлые волосы и густо накрашенные светло-голубые глаза. Они выглядели очень по-детски, несмотря на то, что женщина щедро использовала карандаш для глаз и тушь для ресниц.

Пауль помог разместить в багажную сетку оставшиеся два чемодана, три шляпные коробки и дорожную сумку из цветной ткани. Затем молодая женщина сняла шубу и села рядом с Мари.

– Эти поездки на поезде ужасны, – заметил пожилой господин, присаживаясь рядом с Паулем. – Моя жена каждый раз страдает от головной боли.

Мари улыбнулась ему и сказала, что тоже часто принимать порошок, чтобы избавиться от мигрени.

– В прежние времена дилижанс тащился по лесу, прыгая на кочках, въезжая в одну яму за другой, и нередко разбойники убивали пассажиров, – возразил Пауль, которого раздражали непрошеные гости.

– Да, да – старые времена.

Вскоре Мари и «Моя радость» нашли общий язык, беседуя о последней весенней моде, парижских шляпках и английских шерстяных изделиях, и Пауль в очередной раз поразился способности жены так непринужденно общаться с избалованным и капризными персонами.

Когда им нужно было выходить в Гюнцбурге, «Моя радость» была безутешна. Она записала адрес ателье Мари и поклялась прийти, как только будет возможность.