Зия Самади - Избранное. Том 1
— Вы что, до сих пор не знаете, что за человек наш Гаип-хаджи?
— Мы не смеем даже подойти близко к нему. — Заман притворно вздохнул.
— У нашего наставника корень прочный. Один его конец…
— Вы что-то замолчали, приятель?
— Это к вам не относится. Все равно не поймете, — махнул рукой Сайпи. Он хоть и опьянел, но старался держаться.
— Говорите, пришли задушевно побеседовать, посекретничать, а сами замкнулись, затаились, боитесь лишнее сказать, — начал допытываться Заман.
Он предложил еще пиалу мусалляса, но Сайпи покачал головой:
— Довольно! Если б анаша была…
— А-на-ша? — изумился Заман.
— Венец наслаждения в ней, приятель из Кульджи.
— «Водка царит, мусалляс правит, буза оскверняет, анаша ослепляет». Вы из наслаждений выбрали самое грязное! — Заман засмеялся.
— Говорите, чт-то х-хо-тти-те. — Язык у Сайпи начал заплетаться, зевая, он вынул из внутреннего кармана золотые часы, посмотрел на них. — Позд-но… я не смогу… идти… один-н-н… — Глаза его сделались томными, ласковыми, кокетливыми, он подполз к Заману и положил голову ему на колени. — Ух, как при-ят-но…
— Рози-ака! — вскочил с места Заман.
— Слушаю вас! — Рози возник как из-под земли.
— Этого вот, — Заман показал на притворившегося уснувшим Сайпи, — отведи домой!
— Ладно! — Рози схватил Сайпи, как волк ягненка, и выволок наружу.
«У нашего наставника корень прочный. Один его конец…» повторил про себя Заман слова Сайпи. Он хотел сказать, что у Гаипа-хаджи прочная поддержка и один конец его корня в Кашгаре, а другой в Стамбуле или Лондоне! Если так истолковать слова Сайпи, то, выходит, Гаип-хаджи иностранец или приблудный уйгур… В таком случае не много ли в окружении Сабита-дамоллы зарубежных лазутчиков? Если корни их тянутся к Лондону, то наши поводки в руках Англии… Заман вспотел, горло пересохло, захотелось пить. «Значит, — прошептал он, — Ма Чжунин принимает помощь Японии, и давно ясно, что он пляшет под ее бубен. Юнус, Турди и подобные им — дубинки в руках китайских завоевателей. В итоге получается, что борьба за власть в Восточном Туркестане сводится к соперничеству трех колонизаторов. „Самостоятельная республика“, „независимый Уйгурстан“ — это слова для вида, для отвода глаз, пустая болтовня, и только?» У Замана потемнело в глазах, закружилась голова. «О несчастный народ мой!..» Он бессильно опустился на пол…
2Безлунный мрак. Сквозь разрывы затянувших небо туч изредка проглядывают и вновь исчезают звезды. Уже за полночь, но люди в селе еще не спят. Старики и старухи не уходят с улицы, бродят вокруг дворов и пристроек. Собаки, усиливая ночные тревоги, беспрерывно лают, а некоторые воют, уставившись в небо.
Уцелевшие после Чокан-яра уйгурские воины разместились в домах жителей селения Аргу. И если самые беспечные спали, то остальные, боясь, что противник вот-вот настигнет их, беспокойно ворочались.
Сопахун и Моллахун, разместив воинов, возвратились к дому, где остановился Ходжанияз. Оба были в подавленном настроении. Объездивший немало городов, много повидавший, караванщик Моллахун, когда выдавалось свободное время, развлекал рассказами о своих приключениях. Сегодня у него не было сил говорить. Сопахун, почти всегда чуть слышно напевавший самые различные стихи на однообразные мелодии кумульских песен, тоже безмолвствовал. Лишь время от времени он скорбно стонал: «Вай довва! Ох, горе, горе!» — и ворчал на кого-то.
— Как страшное наваждение все это, Моллахун-ака! Что теперь будет?
— Не знаю, братец, не знаю. Лучших парней лишились!
— Жалко… — вздохнул Сопахун. — Погибло много кумульских, турфанских, пичанских бойцов. Они ли не соколы, закалившиеся в трехлетних боях…
— Делать нечего, приходится судьбе покоряться.
— Заячья душа Решитам навлек на нас беду! Затаился где-то, дрожит и вида не показывает!
— Многие его солдаты сдались. Другие побросали оружие, разбежались.
— Моллахун-ака, сначала они хорошо сражались. Они напугались машин и потому побежали. А сверх того Решитам удрал первым, так ведь?
— Об этом только начни говорить… — Моллахун достал из кармана табакерку, заложил за губу щепотку насвая. — Смятение, эта проказа, началось с Решитама, — Моллахун резко сплюнул, будто ястреб капнул на лету, — но в беду мы попали и по своей неопытности.
— Правду сказали, Моллахун-ака. Виновен не один только Решитам, все мы не без греха, вай довва…
— Гази-ходжа поговаривает об уходе в Яркенд.
— Присоединимся к Шамансуру.
— На все божья воля, братец. Давай чуть приляжем, а то поясница разболелась, измотался я, — Моллахун постлал постель.
Они долго не могли уснуть. Тревоги и опасения мучили этих двух людей, особо преданных Ходжаниязу сподвижников, не заметивших, как очутились они в гибельном водовороте…
Тан! Тан! Та-тат! — раздались звуки выстрелов. Что это? То ли мачжуниновцы расстреливают разбредшихся по степи беглецов, то ли первые выстрелы ворвавшихся в Аргу преследователей?
Ма Чжунин еще в Аксу мечтал взять Ходжанияза живьем и после сражения приказал преследовать его. Если бы Ма Хусян не охотился за попадавшимися в пути беглецами он, наверное, схватил бы Ходжанияза еще перед Аргу. Кавалеристы Ма Хусяна приблизились к селению только теперь, они обстреляли передовые дозоры. Начальник сторожевого отряда, не разглядев в ночной тьме числа врагов, отправил к Ходжаниязу связного, а сам с пятьюдесятью бойцами встретил противника огнем и заставил остановиться.
Сопахун и Моллахун, выслушав связного, приказали собрать размещенных в домах солдат, разбудили спавших с винтовками в обнимку перед дверью Ходжанияза телохранителей и тихонько постучали. Ханум из Кучара то ли от страха, то ли по прихоти вскрикнула: «Ой, горе мне!» Ходжанияз спросонок поднял голову с подушки.
— Что, что случилось?
— Враги…
— Враги? — Услыхав голос Сопахуна, хаджи выскочил в одних подштанниках из-за двери. — Где враги? Чего стоите? Выступайте!
Не слушая Сопахуна, он вбежал в конюшню. Удивительно, что растерявшийся сардар не забыл прихватить из-под подушки маузер.
Телохранители уже выехали на конях за ворота. В это же время подоспели и остальные солдаты — кто на неоседланных конях, кто пешим. Мачжуниновцы тем временем ворвались в селение и приближались, не переставая стрелять.
— Сопахун, в заросли! В заросли! — скомандовал Ходжанияз и на неоседланной лошади выскочил во двор, заорал: — Эй, ханум из Кучара, быстрее!
Не расстававшаяся с драгоценной своей сумкой ханум выбежала во двор, Ходжанияз схватил ее, как коршун цыпленка, положил перед собой и поскакал на своем буром прочь из селения…
