Дороти Иден - Говори мне о любви
– Бабушка!
– Уйди! – сказала Беатрис шепотом.
– Дедушка умер? Я не боюсь мертвых. Я видела их до этого.
– Убирайся! – резко сказала Беатрис. – Оставь нас одних!
Дези послала невероятно шикарный венок белых роз и гвоздик из домашней оранжереи. Склеп Овертонов был снова открыт, и еще один узкий гроб присоединился к их усыпальнице. Беатрис держалась твердо. Анна, Эдвин и Флоренс стояли около нее. Эдвин был в темном костюме, благодарение Господу, в изящном темном пальто, но, когда он распахнул его и пола откинулась, Беатрис с ужасом увидела «Смерть или слава» – эмблему 17-й уланской дивизии. Жуткий череп и скрещенные кости, нелепо приколотые к лацкану его пиджака. «Действительно, – подумала она, и бешенство овладело ею, – почему Флоренс, почему кто-нибудь не проверил его одежду?!» Теперь каждый мог увидеть, что семья Овертонов обречена: психика Эдвина была не в порядке, Флоренс с ее плоской, несексуальной фигурой уклоняется от замужества, только этот маленький странный полурусский ребенок представляет будущее.
Глава 28
После смерти дедушки Анна думала, что жизнь станет страшно трудной. Бабушка проводила большую часть времени в спальне, где он умер. Анна не обращалась к ней с просьбами, потому что была не тем человеком, который просит. Факт, сказала тетя Флоренс, мать – человек без иллюзий, так что бы это значило? Но это была ошибка, сказала еще тетя Флоренс, – жить так долго для одного человека…
– Запомни это, юная Анна, если даже кто-нибудь захочет взять тебя замуж.
Невероятное предположение вырвалось у нее. Анна подошла к зеркалу, чтобы посмотреть на свое лицо, нарочито тараща раскосые глаза, пока не стала точно похожей на китаянку.
Когда пришла посылка от матери из Калифорнии, содержащая платье с гофрировкой вокруг шеи и на подоле, она презрительно воскликнула:
– Кто будет это носить, даже если оно подходит мне?! Мать должна забыть, что я выгляжу подобным образом.
– Это очень красиво, мисс Анна, очень, – сказала Финч. – Вы должны поблагодарить ее.
– Да? – промолвила Анна.
И, когда осталась одна, она взяла ножницы и разрезала платье на куски с жестоким удовлетворением, овладевшим ею.
Дядя Эдвин понял ее и сказал:
– Это дух. Открытое неповиновение врагу.
Но остальные были глубоко потрясены. Ее снова наказали.
Бабушка, глядя на Анну печальными глазами (она не видела ни Анну, ни еще кого-нибудь, с тех пор как дедушка умер), сказала, что даже если платье было ее собственным и Анна его не выбирала, бабушка не может смотреть сквозь пальцы на его уничтожение.
– Вы собираетесь отослать меня? – воинственно спросила Анна.
– Куда? Я удивляюсь. Эту проблему я не могу решить. Но не выгоняю детей на улицу, даже таких плохих, как ты. Однако должна предупредить тебя, что ты будешь ходить в своих старых платьях второй сезон. Я не буду тратить деньги на дорогие платья просто для того, чтобы их уничтожать.
«Не хочу я носить ваши розовые оборочки», – хотела сказать Анна, внезапно почувствовав импульсивное дружелюбие к бабушке (и не в первый раз), сидящей, как дородная старая королева, в ее кресле с прямой спинкой. Хокенс сказала Финч, а Финч Анне, что бабушка страдает по большей части от боли в бедрах и это делает ее вспыльчивой. Но она не хочет, чтобы ее жалели. Самое большое, на что она претендует, чтобы не замечали ее хромоту или как ей трудно вставать с кресла.
Так Анна успокоилась, что она легко отделалась за свою выходку, и отправилась с молчаливым удовольствием на прогулку по комнатам. Самым большим наказанием для нее было то, если бы ее отослали к матери, потому что она любила этот дом.
Но об этом никто не должен знать: тогда она стала бы такой уязвимой.
Итак, подобно сборщику налогов, который после дедушкиной смерти изучал и вносил в список каждую картину и предмет из фарфора, Анна пожирала глазами желтого Уорсестера и «Зеленое яблоко» Дерби. Она брала в руки соусник Челси, украшенный веточками и цветами, гусеницами и бабочками. Держа его в ладони, она с наслаждением ощущала прохладные гладкие очертания. Она восхищалась маленьким рифленым кубком и сливочником, сделанными в такие давние времена и все еще великолепными, чайником и чайными чашками Уорсестера, разрисованными шпалерами с вьющимся хмелем, экзотическими птицами на лакированных рамах, английским и ирландским стеклом восемнадцатого века – рюмками, графином, бокалами для вина, подсвечниками.
Эти вещи были кровью, бежавшей по венам старого дома, и его сущностью, его жизнью. Бабушка чувствует то же самое, что и она. Ничего не продаст. Любимая дедушкина коллекция бабочек (лучшая в Англии, как говорят люди) будет передана в Британский музей, кроме нескольких, которые бабушка оставит, как драгоценное воспоминание. «Смерть обязывает выяснить доходы магазина «Боннингтон», – сказала бабушка сердитой и тревожной тете Флоренс. – Согласился бы дедушка даже перед смертью отдать магазин в заклад?» – спрашивала она. После него кто был окончательным наследником всех вещей? Эдвин хотел владеть только военной коллекцией, а Флоренс думает только о деньгах.
Никто не сказал Анне, чужой иностранной девочке, что она тоже их наследница, но ни один не запрещал ей смотреть на картины и фарфор, и было гораздо легче сейчас сделать вид, что дедушка не пресек бы ее интерес к вещам. Ему не нравилось, когда она трогала вещи.
Теперь его не было, и он не мог заметить ее. Она стала невидимой.
Она не понимала своих разрушительных побуждений или дикого злорадного ликования по поводу того, что с самого начала о ней составили мнение как об особо испорченной девчонке.
Она просто не знала, почему вскоре после дедушкиной смерти, тайком утаскивала бусы из находившегося недалеко от школы магазина, куда она ходила покупать учебники. Этот ее поступок более всего необъясним, потому что она не любит бусы.
Но они были в ее школьном ранце, и женщина, стоявшая за прилавком, погналась за ней и грубо схватила, когда Анна выходила из двери.
– Такие дети в этой школе! – с негодованием сказала женщина. – Берт! Я подержу ее, пока вы вызовете полицию.
Дядя Эдвин все знал, как быть в тюрьме. Он сказал, что не рекомендовал бы ей это. Еда ужасная, хуже, чем для скота, когда он был заключен в течение многих лет в Веллингтонскую тюрьму. Теперь он не мог обещать спрятать ее, потому что она помнит, какие неприятности случились в прошлый раз. Просто ей придется остановиться и заняться музыкой.
Через некоторое время полисмен привел ее домой и разговаривал с бабушкой; он сказал, что девочку обвиняет владелец магазина и, следовательно, юная леди должна быть доставлена в магистрат как малолетняя преступница. Анну объял ужас. Она не могла убежать, потому что бабушка приказала, чтобы она никуда не смела отлучаться из дома. Около нее все время должны были находиться либо Финч, либо кто-нибудь из слуг, а Финч должна еще и спать в ее комнате всю ночь.
