Серж Голон - Анжелика
Шумно и стремительно, как она делала все, дама выбежала на балкон, но тут же попятилась назад, прижимая руку к своей пышной груди.
– Ох, боже мой, это он!
– Пегилен? – поинтересовался юный сеньор.
– Нет, тот дворянин из Тулузы, что наводит на меня такой страх.
Анжелика тоже вышла на балкон и увидела, что по улице в сопровождении Куасси-Ба идет ее муж, граф Жоффрей де Пейрак.
– Да это же Великий лангедокский хромой! – воскликнул Филипп, который, в свою очередь, присоединился к дамам. – Кузина, почему вы боитесь его? У него нежный взгляд, ласковые руки и блестящий ум.
– Вы говорите, как женщина, – с отвращением сказала дама. – Я слышала, все женщины от него без ума.
– Кроме вас.
– Я никогда не была чересчур чувствительной. Я вижу только то, что вижу. А разве вы не находите, что в этом мрачном хромом, да еще когда он рядом со своим черным, словно выскочившим из ада мавром, есть нечто такое, что наводит ужас?
Граф де Гиш в растерянности поглядывал на Анжелику и даже дважды пытался вставить слово, но Анжелика сделала ему знак молчать. Этот разговор очень забавлял ее.
– Нет, поистине вы не умеете видеть мужчин глазами женщины, – проговорил Филипп. – Вы просто не можете забыть, что этот сеньор отказался преклонить колени перед герцогом Орлеанским, вот и вся причина, отчего вы так взъелись на него.
– Но ведь он и впрямь проявил тогда неслыханную дерзость…
В этот момент Жоффрей де Пейрак обратил взгляд к балкону, остановился и, сняв шляпу с перьями, отвесил несколько глубоких поклонов.
– Вот видите, как несправедлива молва, – заметил Филипп. – О нем говорят, что он спесив, и однако… Кто еще может поклониться с такой грацией! А вы что думаете, мой дорогой?
– Совершенно верно, граф де Пейрак де Моран славится своей галантностью,
– поспешно согласился де Гиш, не зная, как прекратить этот бестактный разговор, свидетелем которого он стал. – А вы помните, какой великолепный прием он дал, когда мы были в Тулузе?
– О, даже сам король был несколько уязвлен такой роскошью. Впрочем, его величество проявляет живейший интерес к жене хромоногого. Он хочет знать, так ли она хороша, как гласит молва. Ему кажется непостижимым, что можно любить…
Анжелика тихонько вернулась в комнату и, отведя в сторону Франсуа Бине, ущипнула его за ухо.
– Твой хозяин вернулся и сейчас потребует тебя. И не вздумай польститься на экю этих господ, не то я прикажу задать тебе хорошую трепку.
– Будьте покойны, госпожа. Я причешу эту юную мадемуазель и тихонько улизну.
Анжелика спустилась вниз и пошла к себе. Она думала о Бине, он ей очень нравился, и не только потому, что он мастер своего дела и у него безупречный вкус, но и потому, что у этого опытного хитрого слуги была своя философия. Ко всем аристократам, чтобы невзначай не обидеть кого-нибудь, он обращался «ваша светлость».
В комнате Анжелика застала еще больший беспорядок. Жоффрей, повязав салфетку вокруг шеи, уже ждал своего брадобрея.
– Ну, сударыня моя, вы времени зря не теряете, – вскричал он. – Вы были еще совершенно заспанной, когда я вышел разузнать о новостях и о порядке церемоний. А час спустя я уже нахожу вас в дружеской беседе с герцогиней де Монпансье и братом короля.
– Герцогиня де Монпансье! Великая Мадемуазель! – воскликнула Анжелика. – Боже мой! Как же я не догадалась, ведь она сказала, что ее отца похоронили в Сен-Дени.
Раздеваясь, Анжелика рассказала, каким образом она совершенно случайно познакомилась со знаменитой фрондеркой, старой девой королевской крови, которая после недавней смерти своего отца, Гастона Орлеанского, стала самой богатой наследницей Франции.
«Значит, эти две девочки – ее сводные сестры де Валуа и д'Алансон, те самые, что понесут шлейф королевы во время свадебной церемонии. Бине причесал и их», – подумала Анжелика.
В комнату, запыхавшись, влетел цирюльник и сразу же принялся намыливать подбородок своему хозяину. Анжелика стояла в одной рубашке, но сейчас это никого не смущало. Пора было отправляться на аудиенцию к королю, который потребовал, чтобы все приглашенные дворяне явились приветствовать его сегодня же утром. Потом, когда все будут поглощены встречей испанцев, французам будет недосуг представляться друг другу.
Маргарита, зажав во рту булавки, надела на Анжелику первую юбку из тяжелой золотой парчи, потом вторую, тонкую, как паутина, из золотого кружева, рисунок которого оттеняли драгоценные камни.
– Так вы говорите, что этот женственный молодой человек – брат короля? – спросила Анжелика. – Он так странно держался с графом де Гишем, словно влюблен в него. О, Жоффрей, вы и в самом деле думаете, что… они…
– Это называется любовью по-итальянски, – смеясь, сказал граф. – Наши соседи по ту сторону Альп настолько утонченные люди, что их уже не удовлетворяют естественные наслаждения. Мы обязаны им, правда, возрождением литературы и искусства, да еще вдобавок плутом министром, ловкость которого порою оказывается весьма полезной Франции, но зато от них проникли к нам эти странные нравы. Жаль, что они пришлись по душе единственному брату короля.
Анжелика нахмурилась.
– Принц сказал, что у вас ласковые руки. Интересно, когда он успел это заметить.
– Боже мой, маленький брат короля вечно липнет к мужчинам, и, возможно, он попросил меня поправить ему воротник или манжеты. Он не упустит случая, чтобы за ним поухаживали.
– Он говорил о вас так, что во мне чуть не проснулась ревность.
– Душенька моя, если вы только позволите себе волноваться, то очень скоро интриги захлестнут вас с головой. Двор – это огромная липкая паутина. Вы погибнете, если будете все принимать близко к сердцу.
Франсуа Бине, который, как и все брадобреи, любил поговорить, вмешался в разговор:
– Я слышал, что кардинал Мазарини потакал склонностям маленького брата короля, чтобы он не вызывал подозрений у Людовика XIV. По распоряжению кардинала Мазарини мальчика одевали девочкой, и его друзей заставляли одеваться так же. Раз он брат короля, значит, всегда будут бояться, что он начнет устраивать заговоры, как покойный герцог Гастон Орлеанский, который был просто невыносим.
– Уж слишком сурово ты судишь о своих принцах, цирюльник, – заметил Жоффрей де Пейрак.
– У меня, мессир граф, нет иного богатства, кроме собственного языка и права болтать им.
– Лгун! Я сделал тебя богаче королевского брадобрея!
– Истинная правда, мессир граф, но этим я не хвастаюсь. Пробуждать к себе зависть было бы неблагоразумно.
Жоффрей де Пейрак окунул лицо в тазик с розовой водой, чтобы освежить горящую после бритья кожу. Из-за многочисленных шрамов эта процедура у него всегда длилась долго и требовала осторожности, и здесь незаменима была легкая рука Бине. Граф сбросил халат и начал одеваться с помощью камердинера и Альфонсо.
