Эмили Бронте - Грозовой перевал
В Фомин понедельник Джозеф погнал скот на гиммертонскую ярмарку, я же после обеда занялась на кухне бельем. Эрншо, как всегда мрачный, сидел в углу у окна, а моя маленькая госпожа, чтобы как-нибудь заполнить время, выводила рисунки на стеклах окна или для разнообразия вдруг начнет тихонько напевать или что-нибудь проговорит вполголоса и с досадой и вызовом бросит быстрый взгляд на своего двоюродного брата, который упорно курил и смотрел на уголь в топке. Когда я сделала замечание, что так у меня дело не пойдет, если она то и дело будет загораживать мне свет, Кэтрин отошла к очагу. Я не стала больше обращать внимания на ее затеи, когда вдруг услышала такие слова:
— Я сделала открытие, Гэртон, что я хочу… что я рада… что теперь меня бы радовало, что вы — мой двоюродный брат, если бы только вы не были таким сердитым со мной и таким грубым.
Гэртон не отвечал.
— Гэртон, Гэртон, Гэртон! вы слышите? — не унималась она.
— Отвяжитесь! — проворчал он с недвусмысленной резкостью.
— Позвольте мне убрать это, — сказала она, осторожно занесла руку и вынула трубку у него изо рта.
Не успел он даже попытаться отобрать трубку обратно, как та была уже сломана и брошена за печь. Он выругался и взял другую.
— Стойте! — закричала Кэтрин. — Сперва вы должны меня выслушать, а я не могу говорить, когда мне пускают клубы дыма в лицо.
— Ну вас к черту! — крикнул он в ярости. — Можете вы оставить меня в покое?
— Нет, — заупрямилась она, — не могу. Я уж не знаю, что и делать, чтоб заставить вас поговорить со мной; а вы решили не понимать меня. Когда я называю вас глупым, это ничего такого не значит. Это вовсе не значит, что я вас презираю. Бросьте, Гэртон, вам нельзя не замечать меня. Вы мой двоюродный брат, и пора вам признать меня.
— Мне пора послать вас к черту с вашей проклятой гордостью и подлым издевательством! — ответил он. — Пусть дьявол живьем уволочет меня в ад, если я еще раз хоть краем глаза погляжу на вас. Убирайтесь вон, сию минуту!
Кэтрин насупилась и отошла к окну, кусая губу и мурлыча смешную песенку, чтобы скрыть, как сильно хочется ей разрыдаться.
— Вы с вашей двоюродной сестрой должны стать друзьями, мистер Гэртон, — вмешалась я, — раз она раскаивается в своей заносчивости. Вам это очень пойдет на пользу: вы станете совсем другим человеком, если она будет вам добрым товарищем.
— Товарищем! — вскричал он. — Когда она меня ненавидит и считает меня недостойным стереть грязь с ее башмака! Нет! Хоть сделайте меня королем, не соглашусь я опять сносить насмешки за свое старание понравиться ей.
— Не я вас — это вы меня ненавидите! — расплакалась Кэти, не скрывая больше своего волнения. — Вы меня ненавидите не меньше, чем мистер Хитклиф, и даже сильней.
— Гнусная ложь! — начал Эрншо. — Зачем же тогда я сто раз выводил его из себя, принимая вашу сторону? да еще когда вы только фыркали на меня и презирали и… Если вы не перестанете меня изводить, я пойду в дом и скажу, что меня выжили из кухни.
— Я не знала, что вы принимали мою сторону, — ответила она, вытирая глаза, — и я была несчастна и озлоблена против всех. Но теперь я вас благодарю и прошу у вас прощения: что еще я могу сделать?
Она подошла к очагу и чистосердечно протянула руку. Гэртон нахмурился, почернел, как туча, и, решительно сжав кулаки, уставился в пол. Кэтрин, должно быть, чутьем угадала, что такое поведение вызвано не враждой, а закоренелым упрямством: постояв с минуту в нерешительности, она наклонилась и тихонько поцеловала его в щеку. Плутовка думала, что я ничего не видела, и, отойдя, преспокойно заняла свое прежнее место у окна. Я укоризненно покачала головой, и тогда она вспыхнула и прошептала:
— Ну, а что же мне было делать, Эллен? Он не хочет пожать мне руку, не хочет смотреть на меня: должна же я как-нибудь показать ему, что он мне мил… что я готова подружиться с ним.
Убедил ли Гэртона поцелуй, я не скажу вам. Несколько минут он всячески старался, чтоб мы не видели его лица, а когда поднял голову, был сильно смущен задачей, куда отвести глаза.
Кэтрин нашла себе дело: она аккуратно завертывала в белую бумагу красивую книгу. Затем, обвязав ее ленточкой и сделав надпись — «мистеру Гэртону Эрншо», попросила меня быть ее посредницей и передать подарок тому, кому он назначен.
— И ты ему скажи, что, если он примет, я приду и поучу его правильно это читать, — добавила она, — а если не примет, то я уйду наверх и больше никогда не буду ему докучать.
Я понесла и повторила сказанное под внимательным взглядом отправительницы. Гэртон не разжал кулаков, и я положила пакет ему на колени. Он его все же не скинул. Я вернулась к своей работе. Кэтрин сидела, скрестив руки на столе и склонив на них голову, пока не услышала легкий шелест разворачиваемой обертки. Тогда она тихонько подошла и села рядом со своим двоюродным братом. Он дрожал, и лицо его горело: вся его грубость и вся угрюмая резкость сошли с него. Он сперва не мог собраться с мужеством, чтобы хоть полслова выговорить в ответ на ее пытливый взгляд и тихонько вымолвленную просьбу:
— Скажите, что вы меня прощаете, Гэртон! Да? Вы можете сделать меня такой счастливой, сказав одно только маленькое словечко.
Он что-то невнятно пробурчал.
— И вы станете моим другом? — добавила Кэтрин полувопросительно.
— Нет, вам придется за меня краснеть каждый день вашей жизни, — ответил он, — и тем сильней, чем больше вы будете узнавать меня; а этого я не снесу.
— Так вы не хотите быть моим другом? — сказала она с медовой улыбкой и подсела совсем близко.
Что говорили они дальше, мне не было слышно; но когда я снова оглянулась, я увидела два сияющих лица, склоненных над страницей принятой в подарок книги; так что у меня не осталось сомнения, что договор утвержден обеими сторонами и враги стали отныне верными союзниками.
В книге, которую они рассматривали, было много чудесных картинок; и это, да и самое соседство заключало в себе достаточно очарования, чтоб ни он, ни она так и не двинулись с места, пока не явился Джозеф. А тот, бедняга, пришел в суеверный ужас, когда увидел, что Кэтрин сидит на одной скамейке с Гэртоном Эрншо, положив руку ему на плечо, — и в крайнее смущение, что его любимец терпит эту близость; это так глубоко задело старика, что в тот вечер он не позволил себе на их счет ни одного замечания. Его волнение выдавали только отчаянные вздохи, которые он испускал, когда, торжественно раскрыв на столе свою огромную библию, стал раскладывать на ней грязные банкноты, вынимаемые им из записной книжки — дневная выручка от торговых сделок. Наконец он подозвал к себе Гэртона.
