Кэтрин Кингсли - Звук снега
25
Дни тянулись бесконечно долго, и Джоанна мечтала, чтобы поскорее пришла ночь и она бы могла уснуть, чтобы обо всем забыть, но такими же долгими ночами молила о наступлении утра, которое бы избавило от коротких, полных кошмаров снов, непреодолимого желания плакать и мокрой подушки. Было ей хуже днем или ночью, Джоанна не могла ответить даже самой себе. Если и имелась какая-то разница, то совсем не заметная. Болезненным было каждое мгновение, каждый вздох, как у человека с воткнутым между ребер ножом, сердце которого почему-то продолжает биться. Единственным, что отвлекало и успокаивало ее, были послеобеденные прогулки с Мило. Впрочем, и они то и дело напоминали о том, чего она лишилась, – ни этот мальчик, ни его отец уже никогда не станут ее семьей.
Майлз сел прямо на землю у вишневого дерева и достал свой блокнот для рисования. С некоторых пор не надо было угадывать, что он хотел изобразить.
– Иди сюда, Джо, посмотри, – позвал ее Майлз.
Джоанна присела рядом и начала рассматривать рисунок. Пампкин пасется под белой от цветов кроной вишни, а Боско лежит, свернувшись колечком, у пня.
– Очень хороший рисунок, малыш, – сказала она совершенно искренне. Майлз, вне всякого сомнения, обладал наблюдательностью и отлично чувствовал пропорции. С такими качествами он со временем вполне мог стать великолепным художником, если конечно, выберет такой путь в жизни.
Вот только узнает ли об этом она? С тех пор как появилась Лидия, прошло три недели, и жизнь Джоанны раскололась вдребезги. И все эти три недели Джоанна жила в каком-то полусне. Она была скорее мертвой, чем живой. Аппетит полностью отсутствовал. А то немногое, что она заставляла себя съесть, почти сразу же вызывало неприятные ощущения в желудке, будто мучавшая душевная боль заполнила внутри нее все пространство, не оставив места ни для чего иного. Чем дольше все это продолжалось, тем чаще приходила мысль об отъезде в Италию. Возможно, там, вдалеке, Джоанна избавится от этой бесконечной пытки, постаравшись обо всем забыть. Банч приняла это решение с поразительным спокойствием. Более того, она его поддержала. Понаблюдав за мучениями Джоанны, Банч, ни слова ни говоря, начала потихоньку собирать ее и свои вещи. Они планировали уехать следующим утром.
Джоанна вернула Мило блокнот. Сердце болезненно сжалось при мысли о том, что это их последняя совместная прогулка.
– Продолжай рисовать, мой маленький мужчина. У тебя здорово получается. Дать тебе еще пастельных карандашей?
Майлз рассеянно покачал головой. Он уже вновь склонился над блокнотом, и все его внимание было поглощено новым рисунком.
Джоанна так гордилась им. Самообладание, с которым мальчик переносил уже второй в его маленькой жизни удар судьбы, было поразительным. После того ужасного дня, когда она усадила Майлза рядом с собой, и сказала, что его мама вернулась, и объяснила, что это значит для них всех, он вел себя поразительно спокойно. Конечно же, не обошлось без слез. Но кто в Вейкфилде не плакал в те дни?
Благодаря Маргарет Джоанна была осведомлена обо всем, что происходит. Гай, держа данное слово, старался не приближаться к вдовьему дому, и она видела его только раз, и то издалека, когда он возвращался назад после прогулки верхом. Пытаясь спрятаться от Гривза, она бросилась в кусты, в которых расцарапала о колючки все руки.
– Его светлость запретил своей жене появляться в детской, – между прочим сообщила Маргарет, которая на следующее после переезда Джоанны утро принесла ее вещи. – Весь дом в шоке от того, что она вернулась… Никто не хочет верить в это. В служебных помещениях пролито столько слез о вас и его светлости, что из них могло бы получиться целое озеро.
– А что его светлость, Маргарет, как он?
– Я никогда еще не видела его таким измученным, даже во время вашей болезни… Тогда милорд тоже очень переживал и выглядел изможденным из-за постоянного беспокойства. Но это было совершенно иное. Сказать, что он мрачен, все равно что ничего не сказать. Мистер Амброз говорит, что таким он был в первое время после возвращения с войны. Его светлости очень-очень плохо, это точно.
Джоанна до боли прикусила нижнюю губу.
– А как сам Амброз? – спросила она только для того, чтобы скорее сменить тему разговора, который становился для нее невыносимым. – Он оправился от удара, который леди Гривз нанесла ему своим приездом?
– Да, с ним уже все в порядке. Я скажу ему, что вы интересовались его здоровьем. Ему будет приятно, – заверила Маргарет. – Мистер Амброз говорит, что все опять началось по новой, – продолжила она, понизив голос. – Истерики и споры по каждому пустяку. Это при том, что ее светлость не вставала с постели с тех пор, как вчера днем в нее легла. Уэнди говорит, что она сидит в подушках и плачет, ко всему придирается и говорит такие ужасные вещи, что у Уэнди появляется желание залепить ей пощечину.
– Я ее понимаю, – произнесла Джоанна, помрачнев. – А Мило?
– С ним вчера долго о чем-то говорил отец. Бедный крошка, конечно же, был очень расстроен. Но то, что сказал отец, кажется, помогло. – Маргарет покачала головой. – Не знаю, что у него сейчас в голове, он ведь ничего не рассказывает. Может быть, вам скажет, когда вы поедете кататься на лошадях сегодня после обеда.
Однако ни тогда, ни позже Майлз о своих мыслях и переживаниях с ней не заговорил. Джоанне, конечно, было интересно знать, что думает мальчик, и особенно какую линию поведения изберет на будущее. Хотя, возможно, он еще не до конца разобрался. Но в том, что разберется, сомнений не было, отъезд Джоанны ему в этом поможет. И Майлзу будет с кем поговорить. У него есть отец, с которым он сможет посоветоваться, когда будет к этому готов.
Именно в этот момент мальчик с ней заговорил, будто прочитав ее мысли, чем несказанно удивил Джоанну.
– К папе сегодня снова приезжал дядя Рэн, – ни с того ни с сего вдруг сообщил он, откладывая пастельный карандаш. – Мне кажется, дядя Рэн беспокоится о нем. Папа стал очень печальным, Джоджо. Он скучает по тебе.
– Я знаю, мой сладкий. Я тоже по нему скучаю, но мы ничего не можем изменить. Твоя мама теперь дома, поэтому мы с твоим папой больше не можем встречаться.
О небо, как бы ей хотелось, чтобы все было по-другому!
– Не понимаю почему, – сказал Майлз, разглядывая свой набор пастельных карандашей и вынимая из него розовый. – Мне кажется, это глупо. Папа не любит маму, и я тоже, мы оба любим тебя, очень сильно.
Глаза Джоанны увлажнились.
– Я тоже люблю тебя, малыш, – сказала она, чувствуя, как болезненно сжимается горло.
Хватит ли у нее сил покинуть этого малыша? Сможет ли она хотя бы сказать, что они в последний раз гуляют вместе? Но она обязана найти силы для этого!
