Ольга Клюкина - Сапфо, или Песни Розового берега
— Если ты сделаешь хотя бы несколько глотков, я сразу же уйду, и оставлю тебя в покое, — сказала Сандра, когда молочко было готово.
Фаон отрицательно было мотнул головой, но, увидев перед собой решительное, строгое лицо лекарки, решил, что лучше следует поскорее от нее отделаться, и послушно отпил из чаши какой-то непонятной на вкус травянисто-молочной жидкости, удивляясь про себя, что она вовсе не такая уж и горькая.
А Сандра тем временем спряталась в темный угол за очаг и снова принялась подкладывать коноплю в огонь, погрузившись в собственные мысли.
Запах этого дыма всегда почему-то навевал воспоминания о матери и о раннем детстве.
Мать Сандры была иеродулой — одной из многочисленных рабынь, которые несли службу в священном храме Афродиты в Коринфе, и девочка нередко могла во время больших праздников наблюдать за торжественными обрядами и жертвоприношениями.
Но особенно Сандре нравилось наблюдать за Священной пифией.
Эта странная, растрепанная женщина — без определенного возраста и словно бы без лица, — обычно сидела на треножнике, раскачиваясь из стороны в сторону, а под этот треножник кто-нибудь из рабов постоянно подкладывал дымящуюся коноплю.
И чем гуще, ароматнее становился дым, тем в более сильное возбуждение приходила пифия и начинала все громче выкрикивать свои предсказания, которые тут же записывали за ней многочисленные толкователи — кто-то тут же, на месте, переводил их в стихи, а другие предпочитали сначала в уме обдумать их тайный смысл и уже только потом объявлять людям, чего им следует ожидать в будущем.
Но однажды Сандра — она постоянно вилась возле ног матери, в обязанности которой входило следить за факелами и исполнять храмовые песнопения, — случайно увидела то, чего никому не доводилось видеть.
Забежав случайно за мячиком в заднюю часть храма, куда никому не позволялось заходить, маленькая Сандра застала грозную пифию лежащей на скамейке — она свернулась уютным калачиком и спала, подложив под щеку сложенные лодочкой руки, тихо улыбаясь и даже пуская во сне слюни, за что обычно ругают маленьких детей.
Сандра очень удивилась — ведь мать уверяла, что Священная пифия никогда не спит, и даже ночью порой бродит по храму с открытыми глазами, и произносит предсказания, которые тоже положено записывать.
Поэтому Сандра всякий раз до жути боялась встретить Священную пифию ночью и нередко видела во сне один и тот же кошмар, как пророчица неожиданно хватает ее за руку.
Мать тогда пояснила Сандре, что пифия нарочно заснула, чтобы во сне снова вступить в контакт с божеством, но почему-то Сандра была уверена, что пифия наконец-то смогла утихнуть и успокоиться от травы — от нее тогда, как никогда, густо пахло костром и той самой священной травой, которая подкладывалась под треножник.
И тогда Сандра сделала для себя вывод, что это трава волшебная, раз она умеет развязывать язык и способна крепко убаюкивать даже саму Священную пифию.
Больше Сандре все равно не с кем было на эту тему поговорить, так как отца у нее не было — во время праздников Афродиты или Дионисия иеродулы занимались обычно храмовой проституцией, и у некоторых рождались дети, которые должны были затем повторять судьбу матерей.
Сандра не раз благодарила потом всех небесных богов, что они избавили ее от этой участи, а однажды и вовсе подарили несказанное счастье — встречу с Сапфо.
Пожалуй, Сандра и сама до конца не осознавала, что в ее отношении к Сапфо то и дело проявлялись те, ранние навыки храмового служения, и она без стеснения боготворила свою подругу, считая любовь таким же торжественным и красивым делом, как служба в храме.
От того времени осталось так мало, почти совсем ничего — лишь густой, преследующий Сандру по пятам запах конопли.
Этот запах теперь сопровождал почти все ее «обрывы» и рассеивался в обычные дни.
Правда, иногда Сандра и в самые обыкновенные дни по ночам тоже незаметно подкладывала в очаг немного конопли, особенно если желала сделать ночь с Сапфо более незабываемой и откровенной.
Вот и сейчас Сандра почувствовала, что не только сама пришла в знакомое возбуждение, но и Фаон тоже начал что-то бормотать вслух, обращаясь то к Филистинушке, то к Леониду, а то и к своей покойной Алфидии.
Фаон то принимался ругаться, то горько вздыхал, что его никто не понимает, и все нарочно прячут от него любимую женщину, которую он все равно найдет, украдет и сделает своей законной невестой, а потом — и женой.
Иногда Сандра потихоньку задавала наводящие вопросы, и Фаон с готовностью отвечал, пересказывая вслух самые запомнившиеся моменты праздника, особенно тот, когда на него с поцелуями с разных сторон стали набрасываться женщины в масках, пока Алкей не объявил конкурса и все не разбежались по лесу.
— Скажи спасибо, что эти менады не растерзали тебя, такого красавчика, — странно, тоже уже чересчур громко засмеялась Сандра. — Вспомни хотя бы про несчастную Агаву — дочь Кадма и Гармонии. Ведь она в вакхическом неистовстве приняла за зверя собственного сына Пенфея и самолично растерзала его. Лишь наутро Агава увидела, что же она наделала. Ах, как жалко, что вчера меня не было с вами, — я люблю такие праздники.
И Сандра неожиданно ритмично захлопала в ладоши, словно она сейчас, после рассказа Фаона, тоже оказалась на лунной вакханалии.
Фаон воодушевился еще больше и принялся сбивчиво рассказывать, как ему все-таки удалось догнать в лесу одну красавицу в маске и страстно овладеть ею, вырвав согласие навсегда принадлежать только ему.
И вот теперь — такая жестокая несправедливость!
Сплошной обман и заговор.
— Я хочу пить, — вдруг капризно попросил Фаон. — У меня совсем пересохло с вами тут горло. И вообще — я хочу спать.
Сандра молча протянула Фаону канфар со святой водой, предварительно сделав из него глоток.
Она давно знала, что между людьми, которые выпьют из одного сосуда святой, серебряной воды, сразу же возникало особое понимание и обязанность взаимной помощи.
А между лекарем и больным это особенно важно, чтобы больной тоже начал незаметно лечить себя сам.
Но Фаон уставился в широкую, двуручную чашу с безумным, непонимающим видом.
Сначала юноше показалось, что у него прямо перед глазами медленно проплыла серебристая рыба, лениво шевельнув хвостом в тот момент, когда канфар слегка дрогнул в руке.
Но в следующий момент Фаон уже узнал мерцающий на дне чаши браслет и мгновенно запустил в священную чашу руку, словно медвежонок, с урчанием вытягивающий рыбу из ручья.
— Вот он! — воскликнул Фаон.
