Екатерина Мурашова - Представление должно продолжаться
Группа беспризорников, пришедшая с Ботей (он обещал им теплую и сытую зимовку), сразу же попыталась установить свои порядки и свое главенство.
И вот ведь наша удача – моя придумка про Фрола, которого назначим мужчиной и вождем, вдруг оказалась пророчески необходимой. Феклуша переделала для него старый костюм моего отца, мы с Грунькой таскали его во всяческие советские конторы и присутствия, кивали, сговорившись, как на главного, и Фрол, одинокий и жесткий, как гвоздь, вбитый в стену, вдруг поверил в свою значимость, возможность управлять и повелевать.
И тут появились колонисты, которые плевали на пол, мочились в углах, в первую же неделю разнесли вдребезги все, что еще не было разрушено, а в довершение всего их шестнадцатилетний вождь Старшак попытался снасильничать тринадцатилетнюю Капочку. Капочка у нас, несмотря на весь идеализм, девочка бодрая и самостоятельная, и потому сначала отбилась от насильника стулом, а уж потом пришла с докладом в администрацию колонии, то есть ко мне, Груньке и Фролу.
Выслушав ее, Фрол, не дожидаясь от нас с Грунькой никаких сентенций, начал действовать как умел, то есть используя свой многолетний опыт укрощения диких и непокорных лошадей. Для начала с помощью Егора избил всех разрушителей и хулиганов вожжами, связал и покидал в погреб, закрыв сверху крышкой. На следующий день, когда они, по мнению Фрола, были уже готовы к объездке, он прямо в погребе провел с ними обстоятельные разъяснительные беседы, а тем кто пытался возразить, затыкал рот конскими рукавицами и продолжал разъяснения как ни в чем ни бывало. Потом аккуратно напоил всех связанных из одной кружки чистой водой и оставил еще на день. Нам с Грунькой он велел не вмешиваться в процесс, а Феклушу и Степаниду попросил подготовить на следующий день для арестованных достаточную порцию чистых штанов, чтобы сменить зассанные.
После этого поведение всех колонистов (включая тех, кто в погреб ни разу не спускался даже за капустой) значительно изменилось. А через три дня Старшак сказал старому конюху: дядька Фрол, я к тебе со всем уважением, но лучше мне теперь отсюда идти восвояси, потому как обоим нам тут не жить – ты меня сильнее, так я тебя спящим зарежу.
– Быть посему, – согласился Фрол. – Иди, пропащий, ищи свою душу. Вдруг и найдется где-нибудь.
Феклуша по просьбе Фрола собрала в узелок половину хлеба, шмат сала, три луковицы и запасную рубашку, и Егор отвез Старшака в Алексеевку, на станцию. Куда он оттуда делся, нам неведомо, да ведь ему ездить под вагонами не привыкать.
Девочек-колонисток у нас пять человек (тощие, забитые и страшные. Должно, и я когда-то такой была!), и все они сразу к Лукерье в кухню прибились. Она учит их стряпать, а Оля – вышивать по канве. Ничего у них пока не выходит. Собираются в теплых уголках, прижимаются друг к другу как крыски и шушукаются потихоньку. Любочку, Валентина и особенно Агату любят, тетешкают. Германика и Владимира боятся, как увидят, так креститься начинают. Ничего, небось, отойдут помаленьку.
Мальчишки живее и бодрее, и театральное дело им сразу по душе пришлось. Только двое, из крестьянских семей (один – сын расстрелянного красными кулака, другой – зарезанного белыми комбедовца), сразу к земле потянулись и фактически к Акулине и Филимону переселились. Те и рады – как бы свои детки в доме. Трогательно даже: приходил в Черемошню бродячий фотограф, так старики попросили у меня за пшено ему карточку сделать – они вдвоем и те двое мальчишек, вроде как семья.
А прочие все – за театр. Еще бы! Все беспризорники – артисты, иначе не выживешь. Это я еще по себе помню.
Глава 29,
В которой оживает старая легенда
Как ни меняли шторы, как ни чистили роскошный чиновничий кабинет, избавиться от пыли в нем так и не удалось. Она появлялась вновь, оседая облаками и клочьями, с каждой новой бумагой, украшенной многими подписями и пометками, с каждой занумерованной папкой, с каждым контрреволюционным заговором – раскрытым, выявленным или только еще предполагающимся.
– Классово чуждый элемент превращается в контру любым дуновением белогвардейского ветра, – худощавый человек со шрамом на лице закатил глаза и помолчал, видимо, сам удивившись замысловатости рожденной его мозгом фигуры речи. – Я вам, товарищ Зиновьев, еще в прошлом году говорил: надо брать этого Лиховцева. А вы: творческая интеллигенция, творческая интеллигенция… Что в них? Гниль, разврат, потусторонние дуновения и глупость махровая, несмотря на образование совершенное непонимание того, куда движется история. Вы же миндальничали с ними до последнего. И что вышло? Почти все арестованные по делу организации «Спасение отечества» согласно на этого самого Лиховцева и указывают. А где он?
– Где же он? – эхом откликнулся Зиновьев.
– Сбежал. Увез шифры, списки и свою малолетнюю любовницу. По нашим данным, может быть в Москве, а может быть и в своих родных местах – под Калугой.
– Надо связаться с тамошними товарищами.
– Уже связались. Калужские товарищи обещали всяческое содействие, благо, у них там же и свои интересы имеются, какая-то кровавая банда до сих пор в том районе действует. Тянуть же с этим нельзя, потому что весна на носу, а летом они в лесах прячутся…
– Ну, дай бог разрешится наконец… Вот ведь вроде война гражданская окончена, самое время заниматься мирными делами, а все что-то мешает…
– Какой бог, товарищ Зиновьев?! – усмехнулся чекист. – Коммунисты бога отменили. А война не закончена покуда хоть один капиталист и угнетатель трудового народа во всем мире остался. Вы же понимаете, что мы им как кость в горле и они нам спокойно жить никогда не дадут…
– Ну, если бога отменили, тогда – дай, что ли, Интернационал… Дай нам твердости и понимания, и не только ненависти, но и любви, – грустно усмехнулся в ответ товарищ Зиновьев и некстати совершенно вспомнил стихотворение, которое когда-то перевел недавно умерший друг Максимилиана Лиховцева, Арсений Троицкий: «Любовь, как роза красная, цветет в моем саду, любовь моя, как песенка, с которой я иду…» – Господи… то есть, Интернационал… как же все запуталось…
Папка с делом организации «Спасение отечества» легла на стопку таких же. Зиновьев привычно почувствовал, как запершило в носу и захотелось расчихаться.
* * *– Юлия, мы спасены! – всегда темные и какие-то матовые, сейчас глаза Александра буквально светились радостью. – Не зря я все это время суетился и унижался по всем их мерзким канцеляриям, совался в любую дырку. И с какой бы, ты думала, стороны пришло спасение? Вот никогда не догадаешься!
