Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы
– Гениальный ход, – тихо бормочет за спиной легат. – Чудо.
Элеонора надеется, что он прав. Сегодня Эдмунд – король без королевства. Чтобы Сицилия в самом деле досталась ему, действительно нужно чудо.
Санча
Холодное солнце Германии
Аахен, Германия, 1257 год
Возраст – 29 лет
Санча принюхивается:
– Чувствуешь дым?
С другого конца длинного стола Ричард, не поднимая глаз, делает жест в сторону потрескивающего огня. Она смотрит вниз – на колени ей упал тлеющий уголек и прожег дырку в новом платье. Она с криком вскакивает и, стряхивая огонь с юбки, опрокидывает кубок вина.
– Ох! Какая неуклюжая, – смеется она, пока слуги спешат убрать беспорядок.
Ричард вгрызается в кость у себя на блюде. Сгори Санча – он бы и не заметил.
– Еще вина, – подняв кубок и оглядываясь по сторонам, просит она. Одно хорошо в Аврааме – он поддерживает ее кубок наполненным. Но сейчас они в Уоллингфорде, и Авраама рядом нет. Слава богу.
После смерти Флории они недолго пробыли в Беркхамстеде – всего-то жалкий месяц, за который безразличие Ричарда к ней перешло в угрюмость. Раболепный Авраам только портил дело: он повсюду следовал за Ричардом, подкидывал дров в очаг, подкладывал подушки, наполнял кубки, прислуживал за столом, намекая Санче на ее чудовищную вину – и, несомненно, напоминая Ричарду о женщине, которую тот любил. Еврей вечно слонялся рядом, и Санча уже была готова закричать: ее и без того преследовал призрак Флории, потому что даже духовнику она не могла рассказать, что случилось в тот день.
Это знает только Авраам. Наверное, он услышал их перепалку – а иначе как он мог убить жену до Санчиного возвращения? Она никогда не забудет вида той бедной мертвой женщины, обвисшей у него на руках, как тряпичная кукла; рот открыт в немом вопросе, а ее кровь на полу того же цвета, что и Санчина. Не следовало называть ее мразью. Глядя на ее тело, Санча поняла, что Флория сказала правду: Ричард заставил ее разделить с нею ложе. Бедная Флория: да, еврейка, но не мразь, а такая же, как Санча, женщина, с чьими желаниями так же мало считались.
Ее убийца безжалостно следовал за Санчей, как тень, дразня ее своими глазами, когда губы произносили «моя госпожа». Даже после того как Авраам обвинил Санчу в убийстве, Ричард позволил ему прислуживать им – худшее наваждение, чем если бы ей каждую ночь трижды снилась Флория.
– Почему ты не отошлешь его куда-нибудь подальше? – однажды спросила она. – Тогда мы бы могли проводить время наедине.
– Наедине? Зачем?
Она положила ладонь ему на запястье, и он отдернул руку от ее прикосновения.
– Я бы могла утешить тебя.
– Ты можешь вернуться назад и отменить ее смерть? – говорит он. – Ты можешь удалить пятно с моего имени? Из-за тебя я могу никогда не стать королем Германии и любой другой страны.
Она не ответила. Сколько раз можно заявлять о своей невиновности? Лучше оставаться в Уоллингфорде, вдали от напоминаний, даже если слуги здесь не спешат наполнять ее кубок. Ричард, который никогда не любил вина, хмурится, когда она снова хочет выпить. Был бы с ней понежнее! И не нужно было бы ей искать средство, чтобы расслабиться.
Он стал беспокойнее, чем когда-либо в последнее время. Вильгельм Голландский, который оправился от болезни и мог бы стать королем Германии, все-таки умер – провалился вместе с конем под лед, потом выполз на берег только затем, чтобы его изрубили враги. Ричард попросил Генриха предложить его как кандидата на германский трон. Но порядок наследования не так прост. Новые претенденты заявляли о своих правах – в том числе Манфред Гогенштауфен, все еще правящий Сицилией, и Альфонсо, король Кастильский, который тоже Гогенштауфен и в фаворе у нового папы.
Лишь несколько дней назад собрался совет германских баронов, чтобы решить, кто станет новым королем. В ожидании результата характер Ричарда стал хуже, чем когда-либо.
– Я заплатил каждому имеющему право голоса, кто согласился взять деньги, – ворчит он.
Он заплатил и папе, почему и стал претендентом – сыграли роль его богатство и отсутствие возражений со стороны короля Франции Людовика. Если его коронуют, Англия может заявить права как на Германию, так и на Сицилию. Король Людовик мог бы побороться за француза на германском троне, но почему-то не стал. Ему нравится король Генрих – вот почему, считает Маргарита.
– Осторожнее с вином, – предостерегает Санчу Ричард. – Я не могу позволить себе каждый вечер новую скатерть и новое платье для тебя.
Входит слуга с известием. Прибыла делегация из Богемии. Теперь уже Ричард опрокидывает кубок, когда встает поприветствовать гостей. Затопите баню, велит он слугам. Скажите поварам, чтобы приготовили угощение. Он разглаживает на себе кафтан. Санча спешит помочь и приглаживает ему волосы, которые он теперь так часто теребит, словно постоянно озадачен.
В зал входят три бородача, скрипя сапогами по плиткам пола, от их шерстяных плащей идет пар, снег на них тает. Их шаги стучат в унисон, как молот, заколачивающий гвозди в крышку гроба. Их улыбки вызывают в ее сердце дрожь. «Господи, нет, пожалуйста!» Но – да: они пришли сделать ее королевой.
– Наш господин Оттокар, герцог Богемии, выразил свою поддержку вам как новому королю Германии, – говорит бородач с седыми бровями, которые ползают на его лбу, как гусеницы. Санча роняет свой кубок, который со звоном ударяется о плитки, – к счастью, он пуст.
– Боже, это лучшее известие из всех, что я когда-либо получал! – восклицает Ричард, пожимая руки богемцам. – Я полон признательности – не за себя, а за Германию. Боже мой! – (Санче хочется, чтобы он не упоминал имя Господа всуе!) – Я надеюсь править мудро и справедливо и наконец принести покой и процветание вашему многострадальному королевству.
И тут с ним происходит то, чего давно уже неодолимо хочется Санче: он разражается слезами.
* * *Ежась в своем слишком тонком платье, она стоит у огня и хочет вина, чтобы разогреть кровь.
– Не все из нас приветствуют вмешательство папы, – говорит бородач, или так она догадывается по акценту, жесткому, как его борода. – Вильгельм Голландский показал нам, что может случиться, когда человек пытается навязать другим свою волю.
– Папа навязывает Божью волю, – говорит Санча.
Бородач вскрикивает, поймав рукой выстреливший из очага уголек, чтобы не попал на золотые листья, изящ-ный жемчуг, бледно-зеленый шелк, струящийся, как вода, на Санчиных туфельках.
– Конечно, горячо, но не очень, не беспокойтесь, – говорит он, бросая уголек обратно в камин. В его глазах отражается пляшущее пламя. – Я лишь жалею, что был слишком проворен, а то имел бы удовольствие стряхнуть его с вашей изысканной персоны.
