Ирэн Фрэн - Стиль модерн
Юбки зашевелились, и старый граф появился из-под их фалд, такой же прямой, как и раньше, только немного поседевший, одетый в изношенный смокинг, с диким ирисом в петлице.
— Мой дорогой друг! Я не ожидал вас увидеть. Должно быть, мы встречались в Париже или Довиле…
— Да, я — Стив О’Нил. Вы меня уже однажды приглашали сюда…
— Вполне возможно. Ваше лицо мне о чем-то говорит. Хотя я вспоминаю только женщин. Кстати, друг мой, где вы оставили вашу прекрасную подругу? Опаздывает, без сомнения. Но это не имеет значения. Женщинам все простительно. Пойдемте сюда.
Граф указал рукой на большую комнату справа.
— Понимаете, мой дорогой, мне пришлось пережить некоторые превратности судьбы. Немецкая солдатня разорила это поместье. Только эта комната достойна меня, моей легендарной преданности красоте. Так как я был знаменит, знаменит в свете, в высшем свете. Но он умер, вы знаете?.. Без конца мы прощаемся с вещами, с людьми, потом ищем, как возродить их из пепла. Смотрите, вот мое святилище.
Он распахнул двери:
— Прошу вас, месье, входите!
Д’Эспрэ значительно взял Стива под руку, будто хотел уединиться вместе с ним посередине светского собрания, и подвел к другому концу комнаты, где повернулся и широким жестом показал на стены:
— Я был очень богат до войны. Теперь же — и этого не скрыть, — мне хватает только на то, чтобы поддерживать имение. В особенности эту комнату и мою коллекцию. Я продал все, что нарушало цельность этого места. Поскольку цельность, мой друг, это и есть красота!
Граф пытался задержать Стива перед каждым предметом, как ребенка, которого привели на экскурсию в музей. Здесь, была только старая мебель с изменчивыми сладострастными и тонкими линиями: завитки, изгибы, арабески, спирали. Повсюду он натыкался на столики с закрученными ножками сильно сужающимися книзу, стукался о кровать, облепленную зонтиками, потом о комод, инкрустированный золотыми стрекозами. На каждом шагу нужно было стараться не уронить вазы из зеленого или сиреневого кварца, закоптившуюся стеклянную посуду в кракелюрах из силуэтов насекомых, вазы из светлых чешуек, с красными или голубыми вкраплениями, лампы с ножками в виде орхидей или водяных лилий. И на каждом шагу девочки-цветы — нарисованные, инкрустированные, в мозаике, закручивающиеся спиралью в глубине пепельниц и мелких корзинок для вещей. Д’Эспрэ подвел его к огромному креслу в виде тела нимфы, открывающей свои объятия.
— Садитесь, — приказал он Стиву, потом добавил торжественно: — Вот образ моего счастья. Это мебель одной женщины, которой… Вернее, двух женщин. Или одной и той же. Я уже не знаю.
Граф нахмурил брови, будто чего-то испугался. Долгое время он рассматривал Стива, затем повернулся к шкафу, открыл створки.
— Вы мне симпатичны. Смотрите.
Он выхватил из большой кипы три коробки, усеянные пятнами плесени, и очень осторожно поставил их на стол.
— Платья! — воскликнул он, распаковывая бумагу, предохраняющую ткани. — Увы! От тех времен я сохранил только хрупкий, портящийся шелк. Мебель, картины, даже фарфор, стекло — все приобретает признаки старости. Но поразительно, мой друг, что мне все-таки удалось сберечь эти ткани — обычно они не сохраняются. А в то же время каждое платье — это история!
— История? Какая?
Д’Эспрэ возмутился:
— На что вы намекаете, месье? Как вы смеете! — Он поправил ирис в петлице, затем сменил тон: — Это долго, очень долго рассказывать. Впрочем, я все записал здесь. День за днем, час за часом. — Он показал зеленый переплет на комоде в виде бабочки: — Моя рукопись. Вторжение в Дом Кота.
Солнце проникло в комнату, проявляя на стенах большие пятна сырости, и понемногу за закрученными и ядовитыми формами мебели Стив стал узнавать то место, где разыгрывалась драма, вспомнил кота Нарцисса, грозу, усталых и беспокойных приглашенных, колосса, который за ними наблюдал, наконец, танец Файи.
Граф прервал тишину. Захлопнув книгу, он вытащил часы на цепочке:
— Боже милостивый! Уже три часа! А у меня встреча! Я жду одного человека. Извините, мой друг, но не будете ли вы столь любезны покинуть дом? Мне надо подготовиться.
Стив оторвался от кресла в форме женских рук и вышел. Должно быть, д’Эспрэ обратил внимание на его удрученный вид, потому что уже в прихожей добавил:
— Возвращайтесь через неделю. В этот же день и час. И я вам все расскажу. Знаете, вы мне очень симпатичны. Можно подумать, что вы не француз. Но тем лучше. Француз ничего не поймет в этой истории. Потому что она совершенно особенная, мой друг.
И, перед тем как исчезнуть под кружевными фалдами, попрощался с тем же изяществом, что и восемь лет назад.
Уезжая из имения, Стив не знал, что и думать. У него осталось нелепое впечатление, что д’Эспрэ, как шляпник из «Алисы в стране чудес», навсегда остался в том счастливом для него времени, когда кипела светская веселая жизнь, в бодрой эпохе богатства и Парижа-рая. В то же время он никак не мог разобраться с чувствами, охватившими его в Шармале: ощущение непостижимого присутствия Файи, дополняемое запахом лилий и увядшей сирени, музыкой Форе, воспоминания о черном и жестоком коте, забавлявшемся в грозу, наконец, очарование этих шелковых туник, которые граф отрыл среди старых коробок Пуаре, чьи чуть поблекшие цвета отсвечивали в лучах летнего солнца.
Так в вопросах без ответов прошла неделя. За это время Стив велел установить на своей машине два бочонка, в которых можно было перевозить спиртное: один с портвейном, другой с виски. Ведь не зря он покинул страну «сухого закона». Его желание было выполнено накануне нового визита в Шармаль.
Из боязни опоздать — «Бугатти» иногда капризничала — Стив загодя выехал из Парижа. Он решил не спешить, наслаждаясь свежестью утра, и позавтракать в дороге.
Даже за рулем открытой машины жара была невыносимой. Уже к полудню Стив был на месте. Он ехал вдоль стены имения, собираясь повернуть на дорогу в деревню, когда увидел группу крестьян, которые торопились к замку и даже не обратили внимания на шум «Бугатти».
Стив оставил машину у поворота и продолжил свой путь пешком, чтобы не слишком обращать на себя внимание. Крестьяне устремились по изрытой тропинке. Стив вытер со лба пот и пошел за ними. Вскоре они вышли на поляну, где возвышалась крохотная часовня. В дверях стоял розовощекий кюре, лихорадочно что-то объяснявший человеку в пенсне — наверное, мэру, окруженному тремя жандармами. Те слушали его, кивая головами. Крестьяне кланялись хорошо одетым ламам, должно быть, собиравшимся в спешке, — их шляпки неловко съехали набок, а платья местами продраны кустами ежевики.
