Мишель Моран - Дочь Клеопатры
Итак, мы шестеро помахали Витрувию на прощание и в последний раз направились через дворик навстречу Юбе и Галлии. Уже сделавшись царем иноземного государства, в знак преданности Августу нумидиец по-прежнему оставался личным телохранителем Марцелла. Хотя я была уверена, что Юлия меньше всех любила занятия, именно у нее в этот миг навернулись слезы. Жених протянул ей льняную тряпицу, и девушка промокнула глаза.
— Ты понимаешь, что это значит? — проговорила она сквозь рыдания.
— Детству конец, — тихо сказал Александр.
— Подумаешь, детство! — вскинулась Юлия. — До свадьбы каких-нибудь восемь дней, а я еще не нашла ткань для вуали!
Марцелл в отчаянии закатил глаза.
— Сходи за покупками вместе с Селеной, — предложил он. — А Юба нас отведет…
— Мы были везде, — вмешалась я. — В Риме уже не осталось места, куда бы мы не ходили.
На Юлию было жалко смотреть. Как же так? Все готово: красно-золотая накидка с прелестной вышивкой; туника из самого нежного шелка; украшенные жемчужинами сандалии; браслеты, белье… Только вуали нет как нет. Казалось, Марцелл сейчас разрыдается вместе с невестой. И тут я кое-что вспомнила.
— А вдруг у меня что-нибудь найдется? В сундуках, привезенных из Александрии. Там были отрезы красного шелка…
— Можно взглянуть? — ахнула Юлия.
Марцелл одарил меня благодарной улыбкой. Волей-неволей пришлось признаться самой себе, что мой поступок не так уж и бескорыстен.
— Ну конечно.
Племянник Августа облегченно вздохнул.
— Наверняка у Селены отыщется что-нибудь подходящее.
Юлия подозрительно покосилась на него, но стоило нам вернуться на Палатин и припасть к сундукам, простоявшим закрытыми более четырех лет, она схватила первый же красный отрез и воскликнула:
— Вот!
Это был остаток материи, из которой мне сшили хитон для последнего пира с мамой. Для Празднества Неразлученных Смертью, куда родители пригласили самых близких и верных людей. Я задумалась. Рассказать или нет? И все же решилась:
— Может, не стоит брать именно эту ткань.
— Почему? — Юлия уже обматывала ей голову.
— Я надевала ее на последний наш ужин с мамой.
— На пир царицы, — прошептала она, любуясь на себя в зеркале.
Алая ткань удивительно подчеркнула густые черные волосы; все прочее девушку не волновало.
— А если она принесет неудачу?
— Глупости, — отмахнулась Юлия. — Суеверия, и только.
— Твой отец решил бы иначе.
— Разве я на него похожа?
Ну нет. Она походила на одну из самых прекрасных невест, которых когда-либо переносили через порог римской виллы. На шее мерцали редкие жемчуга, доставленные с берегов Индийского моря. Когда через восемь дней они же украсят прическу, Марцеллу станут завидовать все мужчины. Я отдала ей шелк. Юлия принялась аккуратно складывать его для портнихи, но вдруг присела на кресло в моей купальне, и по ее щекам заструились слезы.
— Теперь-то в чем дело? — не выдержала я. — Вуаль нашлась. Все готово…
— Знаю.
Юлия печально кивнула, словно признавая, что поступает глупо.
— Тогда что не так?
Она подняла на меня расширившиеся, огромные, как у ребенка, глаза и шепнула:
— Да, но ее там не будет.
Я устыдилась собственной вспышки. У Юлии в жизни не было человека ближе Марцелла. Отец, мачеха, даже сводный брат пеклись о ней ровно настолько, чтобы соблюсти свою выгоду. В мире роскошных шелков и жемчужин, где все вокруг — один сплошной спектакль, Марцелл был единственным источником настоящего счастья, а родная мать не могла даже познакомиться с ним на свадьбе. Я не нашла подходящих слов, и мы посидели в молчании. Все-таки никчемная из меня получилась подруга.
Царивший вокруг восторг по поводу свадьбы не мешал мне безмолвно упиваться жалостью к себе. Да, я приклеивала к лицу улыбку, когда помогала Юлии укладывать сундуки, выбирать ароматную воду, подыскивать шелковую тунику для брачной ночи — но при этом почти задыхалась от пустоты внутри всякий раз, стоило жениху посмотреть на меня или радостно засмеяться. Недолго осталось мне просыпаться утром от этого задорного смеха, звенящего на вилле Октавии. Зато Марцелл упивался счастьем. Он готовился взять в жены ту, которую полюбил и которая полюбила в ответ. И потом, предстояло еще расписать развлечения и представления на целый год вперед. А еще до тридцатилетия Август сделает его консулом и публично провозгласит будущим императором Рима.
За две ночи до свадьбы Марцелл пробрался к нам в комнату, когда мы с Александром и Луцием шепотом обсуждали затянувшуюся войну в Кантабрии, надеясь, что долго еще не увидим постную мину Ливии. С тех самых пор как Октавия объявила о предстоящем браке, племянник Цезаря совсем перестал к нам наведываться. Судя по скрипу оконных ставен в ночи, вместо этого он бывал у Юлии. Но теперь занял свое прежнее место на третьей кушетке, и мой брат поспешил спросить:
— Скажи, каково это — быть женихом?
Гость улыбнулся.
— Чудесно. И страшно.
— Что же тут страшного? — поддразнила я.
— Как же, вся эта ответственность… — протянул он. — Придется теперь заниматься хозяйством, и покупать рабов, и…
— Постой, ты действительно хочешь купить рабов? — воскликнула я.
— Разумеется, хочет, — ответил Луций. — Иначе кто будет следить за хозяйством?
Я пристально посмотрела на Марцелла.
— Мы не станем их обижать, — сказал он, отводя глаза. — Например, избавляться от забеременевших.
— Или толкать в бассейн к угрям, — подхватила я. — Или пороть кнутом из-за разбитой тарелки.
— Само собой!
Я скрестила руки на груди.
— Может, ты собираешься им платить?
— Ну… я… — Марцелл совершенно замешкался. — А что? Почему бы нет? Пусть получают подарки на каждые сатурналии. Юлия все устроит.
— Но не ты?
— Мне еще нужно спланировать игры. — Он широко усмехнулся. — Плебейские игры, Игры Аполлона, Мегалезийские игры, да еще Хлебные игры… — Гость перевел взгляд на Александра. — Ты ведь будешь мне помогать?
Таким довольным я брата еще не видела. Они долго-долго беседовали о том, каких лошадей завезти для скачек, как лучше устроить плоты для парадов и какие животные из зверинца Октавиана произведут наибольшее впечатление на плебеев во время очередного открытия игр. Марцелл и словом не обмолвился о предстоящем браке. Правда, перед уходом он замер у порога, зная, что это в последний раз, и сокрушенно промолвил:
— Луций и близнецы… Мне будет не хватать этих наших ночей.
Как только за ним и за сыном Витрувия захлопнулась дверь, я молча легла, отвернувшись к стене. Александру хватило мудрости торопливо задуть светильник, поцеловать мои волосы и прошептать:
