Жюльетта Бенцони - Принцесса вандалов
Эту ночь Изабель провела как влюбленная супруга, не придавая значения несовершенствам своего любовника, покоряясь его пылу и силе, в которых очень нуждалась.
Так началась необыкновенно приятная для Изабель полоса жизни. Вскоре после празднества в Сен-Жермене принц де Конде с присущим ему размахом устроил празднество в честь супругов Мекленбургских в своем парижском особняке. Изабель была на нем королевой.
Еще веселее было на карнавале, который король устроил в Версальском парке. Изабель царила и там. Все восхищались ее щедростью, помня о роскошном подарке, сделанном ею Месье. Не было при дворе дамы или кавалера, кто не хотел бы украсить себя мехами вандальского княжества. Изабель заказала в Мекленбурге очень много мехов и, когда их привезли, отобрала самые красивые для королевской семьи. Для короля был сшит зимний жюстокор[45], который оказался ему к лицу. Изабель не только не потребовала за него платы, но скромно попросила соизволить принять подарок от «преданной служанки». Ее отблагодарили великолепным бриллиантом и уверением, что она «удостоена королевской дружбы», благодаря посредничеству де Льона, которому она написала такое множество писем.
Но больше всего Изабель радовалась своему возвращению в свиту Мадам. А Мадам с каждым днем все больше дорожила обществом Бабель. Живой нрав Изабель, ее искренняя дружба помогали Генриетте терпеть тяготы замужества, становившегося для нее с каждым днем все непереносимее. Месье подпал под пагубное влияние обольстительного наглеца, шевалье де Лоррена, который не стеснялся обходиться с принцем запанибрата даже в присутствии жены.
Генриетта делала вид, что ничего не замечает, но про себя кипела от ярости и не смогла сдержать ее, когда увидела своего заклятого врага, прячущего руки в соболью муфту Изабель.
— Вы не обрадуете подарившую вам драгоценный подарок тем, как вы с ним обошлись, — бросила она своему супругу.
— Почему вы так думаете? Все прекрасное предназначено для прекрасных, разве нет? А здесь нет никого прекраснее моего дорогого шевалье!
Мадам побледнела от гнева, но, на ее счастье, к ней подошел в эту минуту король. Ему достаточно было взгляда, чтобы понять, что происходит.
— Верните муфту герцогине Мекленбургской, — приказал он шевалье, а потом повернулся к брату, который побагровел от злости. — Делая вам подарок, герцогиня не предполагала, что вы его так низко оцените.
Герцогиня тут же возразила:
— Да простит меня Его Величество, но я никогда не беру своих подарков обратно.
— В таком случае я распоряжусь им сам, — объявил король. — Сент-Эньян, вы отнесете муфту одной пожилой даме, чье имя я вам потом назову. У нее были самые прелестные ручки в мире, но годы и ревматизм изуродовали их, и теперь они причиняют ей много горя. Она сумеет оценить подарок по достоинству.
Король подал руку невестке и повел ее к обеденному столу. Месье, не в силах перенести унижения, исчез. Де Лоррен, не сводя глаз с удаляющейся Мадам, за которой следовала Изабель, подошел к своему самому близкому другу, маркизу д’Эффья, который тоже провожал совершенно особенным взглядом Генриетту.
— Что ты думаешь об этом, д’Эффья?
— Думаю, что Мадам опасная женщина, особенно если вздумает поссорить короля с Месье. Король, как известно, дорожит ею как залогом своей дружбы с Карлом Английским. Не будь ее, мы, вполне возможно, давно уже воевали бы с англичанами.
— Я ничего не имею против войны, и мне кажется, что здесь всем бы дышалось гораздо легче, если бы она растворилась в воздухе. И ведь все бывает. Известно, что здоровье у нее слабое, а последние роды были трудными…
— Пусть время поработает на нас, а если не захочет поработать, придется… Пойдем-ка лучше отыщем Месье. Сам знаешь, что не стоит оставлять его надолго в одиночестве.
Вскоре и впрямь началась война, но пришла она совсем не оттуда, откуда ее можно было бы ждать. В конце лета отдал богу душу король Филипп Испанский, отец королевы Марии-Терезии и брат королевы-матери. Ни минуты не медля, король под предлогом получения своей доли наследства, а на деле желая военной славы, решил самолично встать во главе армии и вторгнуться во Фландрию.
Удержать его было некому. Анна Австрийская покинула этот мир за три месяца до брата. Смерть ее была мучительной. Она умирала от рака груди, и врачи не могли ей ничем помочь, смягчая нестерпимую боль лишь небольшими порциями опия.
Сыновья страдали вместе с матерью, и до последнего ее вздоха не отходили от ее изголовья. Кто знает, может быть, король искал в войне спасения от преследующей его боли? Может быть, поэтому он с такой готовностью ринулся в бой?
Известие о войне стало при дворе взрывом бомбы. Молодежь забурлила. Все жаждали отличиться в глазах государя, и те, у кого не было полков, отправлялись на войну волонтерами.
Кристиан тоже собрался воевать.
— Я хочу, чтобы вы мной гордились, — сказал он Изабель.
— А я хочу, чтобы вы вернулись живым. Пожалуйста, берегите себя, — попросила она его и поцеловала.
Фландрская кампания стала для короля триумфальной прогулкой. Счастлив был де Конде, вновь ставший главнокомандующим, и безмерно счастлив герцог Люксембургский, его заместитель… Не прошло и нескольких недель, как сдались Шарлеруа, Турне, Дуэ, Куртре и даже Лилль, считавшийся неприступным. На то, чтобы взять его, понадобилось всего двадцать дней. Воодушевленный победами король пригласил во Фландрию дам. Всех. Кроме герцогини де Лавальер, чья звезда клонилась к закату. Потеряв голову от огорчения, она пустилась в дорогу в собственной карете и присоединилась ко двору в Турне — к большому неудовольствию государя. Король уже занял место в постели ослепительной маркизы де Монтеспан. Завершилось царствование одной дамы и начиналось другой. Этому союзу суждено будет продлиться долго, и его увенчает немалое число детей.
Возвращение в Париж превратилось в великолепное празднество. Еще одно было устроено в Версальском парке. Изабель приехала на праздник одна, так как муж ее вынужден был снова отправиться в Ратисбон и улаживать там очередные неприятности, договариваясь с недовольными, которым пришлись по душе пусть и грубоватые, но весьма деловитые шведы… Что ни говори, а управлять из Парижа княжеством в Северной Германии было весьма затруднительно, и это становилось все очевиднее. Герцогской чете следовало бы чаще и дольше радовать подданных своим присутствием. Тем более что подданные так еще и не увидели свою новую государыню, а она могла бы порадовать их своими достоинствами.
